Чао, Вьетнам

– Нет, меня тогда не убили. Пуля прошла навылет и повредила позвоночник. Другая разбила коленную чашечку. С тех моя левая нога высохла, и, как видишь, при ходьбе я волочу ее за собой. Когда я очнулся в лазарете, моей жены уже нигде не было. Мне не сказали, где она похоронена, в каком месте находится тот ров, в который они сбросили ее тело вместе с другими. От нее мне остались только воспоминания. За всю свою жизнь я ничего не сделал французам – за что же они убили мою жену и разрушили мою жизнь? Она была всем для меня. Охромев, я не смог больше кормить своих братьев и сестер трудом велорикши. Нам пришлось покинуть Сайгон и вернуться в родную деревню в Камбодже. Месть французам оставалась моим единственным желанием, единственной страстью, удерживавшей меня в этой жизни. Когда Нгуен Бинь начал против них войну в Кошиншине, я понял, что ждал этого часа. Теперь, если я действительно хотел отмстить французам, я обязан был помочь вашей борьбе всем, чем могу. Так я стал проводником для вьетнамских партизан. Помимо всего прочего знание джунглей в родной Камбодже принесло небольшой заработок от ваших для моей семьи. Мы тогда жили впроголодь вместе с престарелыми родителями, питаясь в основном пауками а-пинг, кузнечиками и личинками жуков. За ваши деньги я смог разжиться рисом, мы даже начали его запасать. Но однажды в нашу деревню нагрянули французские каратели, которыми командовал агент из Сюртэ с хриплым, прокуренным голосом, вдрызг пьяный. Я знал, что они ищут меня. По примеру партизан из Вьетминя я заранее оборудовал в земляном полу дома тайный люк с подземным укрытием. Буквально за минуту до того, как каратели вломились в наш дом, я скользнул в свое укрытие и плотно закрыл его люком из утоптанной земли. Моя самая младшая сестра, увидев карателей, так испугалась, что начала плакать навзрыд и громко кричать. Агент Сюртэ, не говоря ни слова, застрелил ее из своего пистолета. Старуха мать заголосила, и ее начали бить. Моему дряхлому отцу приставили штык к горлу и заставили смотреть, как четверо молодчиков зверски избивают мою мать, как ее таскают за волосы и пинают в живот носками тупых армейских ботинок. Они все допытывались, где я, но мать лишь продолжала причитать в голос, а отец немо наблюдал за ней. Ему перерезали горло, но не смогли добиться ничего ни от матери, ни от братьев с сестрами. Дети собрались вокруг Чанту, самой старшей девочки, они окружили ее, уткнулись ей в подол, она гладила их по головам, но сама не могла оторвать взгляда от матери, которую убивали ударами прикладов по голове. Старуха перестала кричать, лишь когда ей размозжили череп. Потом они принялись за Чанту, но девочка продолжала твердить, что не знает, где я, что не видела меня уже месяц. Она твердила это даже тогда, когда одного за другим детей стали обливать бензином и поджигать у нее на глазах. Дети смотрели на нее умоляющими глазами, плакали, метались по хибаре, а она кричала им, чтобы они не боялись, что сейчас все пройдет, что мы вот-вот встретимся в чертогах небесного Ангкора, где жизнь будет намного лучше, чем здесь, и что в первую очередь мы устроим пир, на котором будет много-много сладостей и конфет. Ее душили рыдания, но она продолжала сквозь всхлипы говорить про сладости и конфеты. Я всегда был добр к своим братьям и сестрам, но я знаю, что никогда не заслуживал такой их любви. Чанту была последней, и я просто не могу говорить о том, что они с ней сделали. Она умерла в грязных объятиях пьяного агента Сюртэ – я знаю об этом, потому что все это происходило над моей головой. Да, братик, я слышал все это, и мне стоило нечеловеческих усилий оставаться все это время в укрытии. Я знал, что, если я выйду наружу и сдамся, они начнут пытать меня и я им все расскажу и про вас, и про вашу дислокацию, и про все ваши операции, и про все ваши планы. Мою семью от жуткой участи это бы не спасло, а вашей войне против французов это нанесло бы смертельный удар. Никому и ничьим знаниям здесь вы не можете доверять так, как мне. Поэтому я прошу тебя, братик, заклинаю тебя всем, что осталось святого в этом мире, ты борись, борись против них, борись вместе с Зиапом, пока вы не перебьете их всех. Это великий воин, который способен воздать должное этим чудовищам, чтобы души страждущих на том свете успокоились. Тогда, если будет угодно небу, успокоится и моя душа, ведь с тех пор я не спал ни одной минуты. Уже больше года мне мешают уснуть предсмертные детские крики…

Эта ужасная исповедь, эта страстная мольба навсегда поразили мое воображение. Я пообещал ему, что буду бороться против французов, гнать и даже убивать их до победного конца.

18