Чао, Вьетнам

Получив карт-бланш, Зиап задумался, как ему следовало поступить, чтобы справиться с возложенной на него задачей. Хорошо зная суровый нрав своих земляков и их представления о справедливости, он осознавал, что договариваться о чем-либо было уже слишком поздно, что их можно было остановить только превосходством в физической силе. Он считал, что времени на переброску войск не было. На подавление было необходимо бросить 325-ю дивизию, расквартированную в родном городе вождя и укомплектованную из тех же земляков. Это был крайне рискованный шаг: если 325-я перейдет на сторону повстанцев, молодую демократическую республику может постичь бесславная участь колонизаторов. Кому доверить столь щепетильную задачу? Зиап вызвал к себе проверенного годами тяжких испытаний товарища, комбрига по прозвищу Хайфонец…

Получив напутствия от своего кумира Зиапа и повышение до комдива, Хайфонец немедленно вылетел в город Винь, на родину вождя. Восстание было подавлено в считаные дни, и в штаб Хайфонца, устроенный им по-спартански в одной из местных лачуг, вскоре втолкнули связанного по рукам и ногам лидера повстанцев, возглавлявшего нгеанское ополчение и руководившего боевыми действиями. Хайфонец писал личное донесение генералу Зиапу за чистым, без пылинки кухонным столом. Завершив его росчерком пера, он поднял глаза и невольно вздрогнул, потому что узнал в пленном Стрижа, своего старого друга. Он приказал солдатам развязать его и оставить их наедине.

Беседовали они долго. Хайфонец рассказал Стрижу, что видел, как тот дезертирует, бросив винтовку на землю рядом с трупом французского солдата. Стриж не счел нужным оправдываться или объяснять свой поступок. Он лишь упомянул, как сильно ему тогда захотелось увидеть, как красочно цветут бугенвилли в джунглях за родной хибарой по весне, как по колено в воде идет за волом его отец на рисовом поле, как возится у печурки на кухне мать. У него и в мыслях не было пытаться разжалобить Хайфонца или умолять его о пощаде. Он знал, на что шел, когда снова взял в руки оружие, и пошел на это сознательно. Он лишь сказал своему бывшему другу на прощание:

– Ты борись за светлое будущее, Хайфонец, если оно только по правде будет светлым для простого народа, для всех людей на земле.

– Очень странно, но точно то же самое сказал мне Шланг, когда я навещал его в Центральной тюрьме Ханоя, – задумчиво проговорил Хайфонец.

– А что он там делал? – удивился Стриж.

– Ему дали пожизненное. После победы он набрал каких-то головорезов в Ханое и Хайфоне и наладил с ними контрабанду и сбыт героина. Мало того, банда Шланга занималась вымогательствами, грабежами и даже убивала людей.

На следующее утро, когда Стрижа уже расстреляли и похоронили, Хайфонец заперся в своем новом кабинете, в городе Винь, приставил к виску именной TT и нажал на курок. Пистолет дал осечку. Жизнь давала Хайфонцу еще один шанс продолжить борьбу за светлое будущее по-настоящему, по совести, как завещали ему старые друзья.

Тем временем Зиап выступал на центральном стадионе Ханоя перед бушующей толпой протестующих крестьян, среди которых было немало ветеранов французской войны. Пользуясь карт-бланшем, выданным вождем, он торжественно пообещал восстановить справедливость и вернуть обездоленным землю и имущество, отобранные по произволу комитетами особистов. После этого он отправился по стране, чтобы лично контролировать меры по восстановлению попранной справедливости. Своими действиями он вернул мир в души десяти миллионов тонкинских крестьян, и это стало его очередной бескровной победой.

Что касается меня, то мне показалось, что светлое будущее начало наступать в тот день, когда мне сообщили, что в числе других студентов, отобранных по итогам конкурса, меня посылают в Москву – на учебу в Институт народного хозяйства имени Плеханова.

Отправили нас поездом, и путешествие заняло одиннадцать суток. С Ханойского вокзала мы отбыли по Юннаньской железной дороге до Куньмина, где пересели на пекинский поезд. В китайской столице наш вагон прицепили к транссибирскому экспрессу, и мы покатили по КВЖД через Маньчжурию, миновав Шэньян, Чанчунь и Харбин. В Советском Союзе нас встречали буквально как героев. Во Владивостоке, Хабаровске, Чите, Иркутске, Красноярске, Кемерово, Новосибирске, Омске, Уфе, Куйбышеве, Пензе, Рязани на вокзалах нас дожидалось местное население с музыкой и плясками. Играла гармонь, нам подносили караваи с солью, а где-то и командирские сто грамм, люди плясали, от души веселились.

Вдоль вокзальных стен были вывешены красные кумачовые транспаранты: «Привет мужественным героям Национально-освободительной войны!» Это было очень трогательно.

Москва показалась мне огромной и величественной, но при этом ее величие не подавляло, а, наоборот, придавало веры в могущество человеческого духа, в торжество идеалов доброты и справедливости. Когда мы шли по ее широким проспектам, становилось понятно, что это не просто столица одной большой страны, пусть даже самой крупной на Земле. Нет, это была мировая столица всей прогрессивной половины человечества.