Чапаев. Мятеж

За Беловым я говорил, потом выступали Кравчук с Бочаровым. Нам отвечали ораторы с бочонка. Выходили и крыли злыми и ядовитыми выкриками с нар:

– Зачем нас разоружили в Джаркенте? Рази можит солдат без винтовки?

– Па… адлецы… сук… свол… алл… ч… – свистело злобно со всех концов.

– Смешно говорить, – отвечали мы, – кто ж из вас, из солдат Красной Армии, не знает того, что, вовсе уходя из двадцать седьмого полка, вы, по военным правилам, обязаны оставить ему свое оружие…

– А мы, значит, баранами?

И по углам, словно калоши по грязи, залопотали: мать… мать… мать…

– Зачем баранами? – вас вооружит двадцать шестой, в который вольют весь батальон…

– А, значит, до Ташкента с палками идти. Значит, если кто в пути нападать будет – так тут и пропадай весь батальон?!

Углы соответственно вторили крепкой, ядреной бранью.

– Кому это тут нападать, товарищи, чего вы говорите чепуху: дорога до Ташкента совершенно безопасна, тут круглый день то и дело едут в обе стороны… Ишь, дети малые: обидят… Это уж вовсе чепуха. И кроме того, на всякий случай – именно вот для охраны – у вас же есть девяносто две винтовки… А весь батальон, весь – вооружат на месте…

– Не на месте, а здесь давай.

– Здесь – права мы не имеем…

– Вы не имеете, так мы имеем, – взвизгнуло в задних рядах.

Эти задушенные, видимо, каждому близкие мысли мигом, как искры, сверкнули по хмельным глазам. Толпа передернулась нервно, вдруг торопливо и беспорядочно загалдела, бессвязный крик-гам заполнил сразу все здание – словно чуткий мгновенный ток промчал по казарме и рванул, заставил ее содрогнуться:

– Ага… га… Хо-хо… Правильно… Ясно… Довольно! Больше никаких! К черту! Мать… мать… мать…

– Если бы и хотели – чем мы вас вооружим, товарищи? У нас же нет никакого оружия в запасе…

– Найдем… – отозвалось надменно, уверенно эхо…

– Как найдем? где? – застыли мы в вопросе.

– А так и найдем, сами знаем – где…

Это звучало угрожающе. Оружие у нас хранилось в крепости, – его назначение было совсем иное, во всяком случае не для этого батальона. Затем шел транспорт из Копала – там было оружие плененной белой армии. Отдел снабжения сообщал, что транспорт этот движется медленно и находится пока недалеко от Копала…

– Нам нельзя без оружия, никак нельзя, – выкрикнул резкий голос из толпы.

– Товарищ, выходи сюда говорить, чтобы все слышали, – предлагаем мы.

– Ничего, и здесь постоим, кому надо – услышат…

Окружающие дружно, сочувственно рассмеялись. Это нам как бы пощечина: не на таких, дескать, напали дураков, чтобы ораторов вам тут на вид ставить.

– Все говорили, со всех и ищи потом, ежели што…

– Нам нельзя без оружия, – выкрикнул вновь тот же самый голос, – потому киргиз вы начали вооружать… Войска киргизские равнять, а нас – вон отсюда, из Семиречья-то…

Настроение толпы вдруг вскочило еще выше, отклики-протесты посыпались горохом.

– Гнать из Семиречья? С земли? Одних вооружать, а других – вон? Нет, погоди… постой… не удастся… увидим еще… Нет, брат…

Мы разъяснили – почему и для чего создаем Киргизскую бригаду, но по холодным, суровым лицам слушающих прыгало откровенное недоверие: ладно, мол, болтай, что хочешь, а мы знаем.

Перепалка в казарме длилась часа четыре.

Уж чего-чего только они нам не советовали, о чем не спрашивали, чего не требовали:

Всех киргизов немедленно разоружить или выслать их из области, а дальнейшее формирование – остановить.

Армию на отдых и на работы отпустить по домам на целый месяц.

Всех пленных офицеров, которые где-либо теперь у нас работают, немедленно с работы снять и расправиться с ними «соответственно».

Прекратить грабеж хлеба у крестьян (так на их языке называлась хлебная разверстка) и не посылать больше туда «никаких агентов».

Воспретить трибуналам расстреливать неповинных людей…

Словом, требований было предъявлено нам великое множество. На каждый вопрос, как бы он ни был нелеп и дик, мы просто и серьезно старались ответить, отбросив полемический гнев, то и дело сдерживая себя от готовой сорваться с губ обиды и злости.

Когда же в бешеной пляске проклятий, оскорблений, хулиганских выкриков, метавшихся подобно воронью над головами, вопросы исчерпались и стали без толку повторяться вновь и вновь – мы поторопились окончить эту позорную, отвратительную бутаду.

– Итак, скоро вам по приказу выступать на Ташкент! – говорили мы уходя.

– Никуда не пойдем…

– Как не пойдем, – значит, приказ не признаете?

– Вооружить всех, иначе и месяц и два будем стоять, а из Верного не уйдем… Вооружить немедленно!

– Мы же вам объяснили, товарищи…

– Да нечего и объяснять было – зря старались, – срывали нас на полуслове. – Вот двадцать шестой придет, мы сами тогда объясним все, даже и спрашивать-то вас не будем…

– Двадцать шестой далеко, он за вами пойдет…

– Нет, не за нами… Мы подождем…

Выяснилось, что с быстро катившим сюда 26-м полком у них уже установлена связь, и ждут они его с часу на час.

Чего тут дальше болтать вхолостую, – мы вскочили на коней, медленно отъехали за казармы и пустили карьером, словно хотелось как можно скорей умчаться от этого гиблого, гнилого, зловонного места.