Чаплыгин

Но среди людей, «которые могут полностью понять любое выраженное в символической форме сложное соотношение или закон как соотношение между абстрактными величинами», еще существует убеждение, что широким кругам общества нет никакого дела до математики, что широкие круги общества не могут интересоваться математической наукой и что любое современное математическое открытие в его творческой сущности может быть доведено до понимания людей, прошедших не меньше университетского курса математики.

Мы не можем примириться с таким отвержением математики от всенародной науки, той науки, радости и горе которой К. А. Тимирязев призывал делить со всем обществом, «прививая ему эти умственные аппетиты, от которых, раз их усвоил, так же трудно отвыкнуть, как и от аппетитов материальных».

К. А. Тимирязев правильно считал, что, «делая все общество участником своих интересов, призывая его делить с нею все радости и горе, наука приобретает в нем союзника, надежную опору дальнейшего развития».

Было бы трагедией и для общества и для науки, если бы не существовало языка, который позволяет нам вникать в сущность научных достижений без прохождения университетского курса.

Профессор, член-корреспондент Академии наук Владимир Васильевич Голубев окончил полный университетский курс, но он свидетельствует, характеризуя работы Чаплыгина:

«Автор как будто спешит поскорее отделаться от изложения вещей, ему совершенно ясных; порой ограничивается общими намеками на путь доказательства, а местами просто дает в готовом виде результат, предоставляя читателю самому найти метод и путь получения часто сложных аналитических выводов».

Даже такой читатель, как академик С. А. Христианович, названный нашей «Правдой» в 1943 году «достойным преемником Жуковского и Чаплыгина», не раз становился в тупик, пытаясь восстановить путь, который привел Чаплыгина к выводам. Редактор посмертного собрания сочинений С. А. Чаплыгина академик С. А. Христианович объяснял нам невозможность понять путь, которым иногда шел Сергей Алексеевич к выводам, глубочайшей интуицией и аналитическим мастерством Чаплыгина.

Профессор Иван Михайлович Воронков рассказывает характерный случай, свидетелем которого он был.

Сергей Алексеевич просматривал одну из своих ранних работ. Оторвавшись от тетради, он не без иронии и удивления заметил:

— Должно быть, в молодости я был умнее — не могу теперь понять, как это я вывел!

Что же, научный подвиг Чаплыгина, Жуковского, Ковалевской, Чебышева, Ляпунова, Лобачевского и многих других великих математиков должен оставаться недоступным, недосягаемым для понимания простых людей?

Конечно, нет.

«А не то дорого знать, что земля круглая, а то дорого знать, как дошли до этого», — писал Л. Н. Толстой в одной из своих «Яснополянских статей».

В «Речи о народных изданиях» Лев Николаевич, говоря об общем нашем «ужасном невежестве», пояснял свою мысль так:

«Мы стали невежественны потому, что навсегда закрыли от себя то, что только и есть всякая наука — изучение тех ходов, которыми шли все великие умы человечества для уяснения истины».

За полвека до Толстого Пушкин восклицал: «Что же и составляет величие человека, как не мысль?»

А характеризуя деятельность Петра, он признавался: «Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная».

Виднейшие представители науки «человековедения» в этом мнении удивительно единодушны. Горький писал:

«Прежде всего и еще раз — наша книга о достижениях науки и техники должна давать не только конечные результаты мысли и опыта, но вводить читателя в самый процесс исследовательской работы, показывая постепенное преодоление трудностей и поиски верного метода. Науку и технику надо изображать не как склад готовых открытий и изобретений, а как арену борьбы, где конкретный, живой человек преодолевает сопротивление материала и традиций».

Такие книги должны были бы оставлять людям великие умы человечества, непосредственные деятели пауки. Но, кажется, только Чарлз Дарвин оставил нам «Воспоминания о развитии моего ума и характера».

В творческой лаборатории математика разобраться постороннему человеку несравненно труднее, чем в умственном хозяйстве геометра, а тем более художника, не мы все-таки попытаемся сделать это.

Содержанием всех ранних работ Чаплыгина является решение различных задач классической механики. «Было бы чрезвычайно трудно уловить влияние на выбор их каких-нибудь внешних влияний, например потребностей техники или соприкасающихся с механикой областей естествознания, например физики», — говорит В. В. Голубев, хотя, несомненно, они и были, добавим мы.

Еще Гюйгенс, знаменитый физик семнадцатого века, высказывал сомнение, что мог найтись такой гений, который изобрел бы зрительную трубу без помощи случая.

А ровесник Чаплыгина, русский ученый и историк химии, академик Павел Иванович Вальден, прямо утверждал: «Почти все великое, что у нас имеется в науке и в технике, главным образом найдено при помощи случая».