Чара силы

Дунай осторожно, боясь спугнуть ее доверчивость, опустил княжну на траву, и березы склонились над ними, словно загораживая от посторонних взоров. Только лошади бродили вокруг, и жеребец гордо выгибал шею перед покорной кобылой.

* * *

Солнце встало в зенит и перевалило за край, когда на границе окоема показался всадник.

Он тоже шел одвуконь, но спешил, погоняя лошадей и нахлестывая их нещадно. Горячее весеннее солнце палило его, но всадник не снимал доспехов, не откинул шлема, чтоб охладить разгоряченное скачкой лицо, не отцепил от пояса меча и со спины — щита. Лишь копье болталось у седла заводного коня, что шел налегке, с небольшим мешком припасов. Спешащий всадник пристально вглядывался в равнину впереди. Цепочка следов четырех лошадей вела его к цели. Останавливаясь «ишь затем, чтобы сменить усталого коня, он продолжал погоню.

Неожиданно всадник сдержал коней и встал в стременах, нетерпеливо вглядываясь в даль. Пот заливал ему глаза. Он рывком скинул шлем, отирая лицо ладонью, и стало видно, что это женщина.

Она была немолода — ее тридцатилетие уже миновало — и некрасива. Грубоватое лицо ее с суровыми морщинами было покрыто многолетним загаром. Кожа высохла и обветрилась, глаза потускнели, потрескавшиеся темные губы кривились. Она тяжело дышала и покачнулась в седле, поднося дрожащую руку ко рту. Подавив не то тошноту, не то рыдание, всадница резким движением откинула за спину толстые косы и покрепче села в седле.

Там, впереди, на равнине поднимался невысокий холм, увенчанный березовой рощицей. Острый глаз различал под деревьями пасущихся лошадей. В чистое небо не поднималось дымка от костра, но всадница была уверена, что беглецы там.

Сменив лошадь, она подняла копье, поудобнее перехватив его, и поскакала к холму. Не доезжая сотни–другой шагов, она сдержала бег и последние сажени преодолела рысью. Ей было важно застать беглецов врасплох.

Она заметила их издалека. Любовники застыли в объятьях друг друга, не замечая никого и ничего вокруг. Они были заняты только собой. Всадница не слышала их речей, но чувствовала нежность, переполнявшую их, а особенно — Дуная. Так и есть! Околдовала его эта бледнокожая княжна!

Стиснув зубы, она пришпорила коня.

Топот копыт беглецы услыхали поздно. Дунай вскочил, надевая рубаху, а Любава только приподнялась, оправляя подол и заливаясь краской. Но стыд уступил место страху, когда она увидела несущегося на них всадника.

Дунай первым узнал жену.

— Милана! — только и успел воскликнуть он.

Свистнуло копье, вонзаясь в землю как раз между Любавой и Дунаем.

— Ты умрешь! — воскликнула женщина. — Ты или она! Выбирай, но один из вас погибнет!

Осадив коня, она натянула лук и прицелилась.

Любава выскочила и с криком бросилась к Дунаю.

— Уезжай! — закричала она, отталкивая его. — 'Уезжай! Спасайся!

— Нет! — Дунай силой притянул к себе женщину. — Без тебя мне не жить!

— Но она жена тебе…

— Не муж мне тот, кто меня живую на молодую променял, — сурово возразила всадница. — Не прощу!

— Погоди, послушай! — попробовал остановить ее Дунай.

Не помня себя он бросился к жене, пытаясь не то остановить ее, не то закрыть Любаву собой, но та встала на стременах. Свистнула стрела, мелькнув над плечом витязя, и он замер, будто споткнувшись и боясь обернуться.

— Ты взял меня в честном бою, — тихо сказала поляница[4]. — До тебя это не удавалось никому. Ты стал моим мужем. Я хранила тебе верность — ты это знаешь. Я была тебе верна, даже когда… Думаешь, я не заметила, какими глазами смотрела на тебя эта белокудрая княжна?.. Но я твоя, а ты мой — мой навеки!

Дунай медленно обернулся, уже зная, что произошло, но не веря, отказываясь верить.

Любава стояла, чуть покачиваясь и прижав к груди руки. Меж ее небольших, не знавших материнства грудок торчала стрела. Княжна испуганно, словно не веря, смотрела на древко и стекающую на руки кровь из раны.

— Любава? — ахнул Дунай.

Она подняла глаза.

— Я… — Побелевшие губы ее шевельнулись, глаза заволокла дымка, и она без звука осела на траву.

Витязь с криком бросился к ней, приподнимая за плечи и целуя холодеющие щеки. Любава еле слышно вздохнула. Ресницы ее затрепетали, приоткрываясь.

— Дунай… — прошептала она так тихо, что он не сразу разобрал ее голос. — Дунай… любый мой… Сына родить хотела… Прости, ухожу…

Она попыталась вздохнуть — и замерла.

Дунай поднял голову. Поляница застыла в седле, опустив лук, но вторая стрела уже лежала на рукавице, готовая полететь в цель. Она пристально смотрела на супруга.

— Ты, — прошипел Дунай, сжимая кулаки. — Что ты наделала? Как ты могла? За что?

— Я твоя жена, — резко ответила поляница. — Я имею на тебя права.

— Зачем ты ее убила? Ведь она…

— Она увела у меня мужа. Разлучница должна была умереть!

— Нет! Но умрешь и ты!

Опустив на траву тело Любавы, Дунай вскочил. Без доспехов он представлял собой отличную мишень, и поляница уже вскинула лук, но вдруг застыла. Стрела вырвалась и ушла в землю, вонзившись в траву у ног витязя.

Это был вызов.