Чарлстон

Пинкни, сидя за своим письменным столом, откинулся на спинку большого кресла и закурил сигару. Стояла нерушимая тишина, только чуть поскрипывали шарниры в кресле. Он почувствовал, как усталость покидает его. Люси всегда знает, в чем он нуждается. Если только… Он заставил себя не думать о том, что было бы, если бы Эндрю умер. Пинкни обрадовался робкому стуку в дверь.

– Входите.

Это был Симмонс Тень.

– Входи, дружище. Составь мне компанию. Не откажешься от бокала вина?

– Чуть позже. Мне нужно тебе кое-что сказать. Вернее, попросить тебя. Черт, руки дрожат.

Пинкни был заинтригован. Он впервые видел друга без маски невозмутимости.

– Вот уж не знаю, в чем дело. Но бокал ты, наверное, способен удержать в руках? Налей себе шерри, вино в буфете прямо за тобой.

Наливая себе вино, Симмонс пролил несколько капель.

– Проклятье, – пробормотал он и, обернувшись к Пинкни, добавил: – Это не поможет. Я хочу попросить у тебя руки Лиззи.

У Пинкни от удивления вытянулось лицо.

– Понимаю, ты ошеломлен, – быстро проговорил Джо, – но я буду ей хорошим мужем. Я в этом не сомневаюсь. Я буду заботиться о ней. У меня достаточно денег. Если фабрика служит препятствием, я ее продам. Иметь банк… здесь нет ничего дурного. Но если и это не годится, я освобожусь и от банка.

– Ты ей в отцы годишься, – высказал Пинкни первое возражение, которое пришло ему в голову. Все в нем кричало: «Нет!»

Пинкни и сам не вполне осознавал, почему предложение Симмонса привело его в такой ужас. Аристократическая гордыня смешалась с затаенной ревностью, возникшей давно, когда маленькая Лиззи стала доверять Джо больше, чем старшему брату, и нежеланием поверить, что маленькая сестричка превратилась во взрослую женщину. Прежде чем он сумел осознать причины своего отвращения, его внимание привлек голос Симмонса:

– Мне двадцать семь лет, а ей в прошлом месяце исполнилось семнадцать. Мисс Люси однажды сказала, что мужчина должен быть на десять лет старше своей жены.

Джо глядел на него умоляюще:

– Старше кого – Лиззи? Лиззи – твоя жена? Нет, Тень, нет. Этого не может быть.

– Пинкни, будь благоразумен. Нельзя же вечно считать ее ребенком. Ты не можешь сохранить ее для себя одного. Она уже взрослая. И когда-нибудь она выйдет замуж. Неужели ты предпочтешь прыщавого мальчишку из танцевальной школы? Ведь я решил это не вчера, я очень долго ждал и готовился. Зачем бы еще я стал жеманиться и кланяться всем этим накрахмаленным старухам? Только ради Лиззи, чтобы она продолжала посещать чарлстонские вечера, если ей это будет угодно. Меня все знают. Ей не придется ничего объяснять или краснеть за меня.

Пинкни сверкнул глазами:

– Изворотливый самодовольный ублюдок! Ты воспользовался нашим гостеприимством, ты подверг Люси Энсон риску иметь неприятности в ее кругу, но этого тебе мало. Теперь ты вынашиваешь новые планы, чтобы использовать других в собственных целях и добиться того, чего хочешь. Кто знает, для каких целей нужна тебе Лиззи. Ты над любым одержишь верх.

Болезненное самолюбие бедняка из бедных захлестнуло Симмонса. Оно долго питалось косыми взглядами чарлстонцев и оскорблениями, которые он сносил ради Лиззи. К нему добавилось возмущение предательством Пинкни. Благодаря ему Симмонс обрел дом и почувствовал себя частицей семейства Трэддов, Пинкни принимал его советы и помощь. Если бы не Джо, Трэдды бы сейчас голодали. Он попытался сдержать гнев:

– Ты не прав. Я люблю Лиззи. Я полюбил ее, когда она была еще ребенком. Ради нее я готов все отдать.

Пинкни взглянул в мертвенно-бледное лицо Симмонса. Налет воспитанности, который он приобрел за десять лет, исчез под напором ярости. Глаза его сузились и блестели, напоминая лисьи, он ощерился, показывая мелкие гнилые зубы. Тело его напряженно съежилось, и великолепно сшитый серый костюм, казалось, был с чужого плеча. Пинкни захлестнул калейдоскоп воспоминаний. Тень, сплевывающий табак на розовые кусты под аркой, Тень, закидывающий в рот еду ложкой, будто лопатой, Тень, позвякивающий украденными монетами, Тень, ныряющий в разгульную толпу на «улице мулатов», Тень, от которого порой попахивает дешевым виски и дешевыми духами какой-нибудь шлюхи.

– Я полагаю, ты купишь ей дом, – медленно сказал Пинкни, его протяжный выговор звучал оскорбительно. – И будешь добр к ней, как к своей потаскушке Руби – или как ее там?

Губы Джо побледнели, и он потерял над собой контроль:

– Будь ты проклят! Ты оскорбляешь Лиззи. Будь у тебя две руки, я бы выколотил из тебя извинения.

– Я могу держать пистолет и одной рукой. Это твоя грязная страстишка оскорбляет мою сестру. Я бы пристрелил тебя за твои слова, но джентльмен сражается только с джентльменом – то, чего тебе никогда не достичь и никогда не понять. Подонок. Я был глупцом, когда открыл перед тобой дверь своего дома. Убирайся.

Рот Джо дернулся, но слов не последовало. Он резко сцепил руки и, найдя это недостаточным, повернулся и вышиб кулаком хрустальное стекло входной двери.

Пинкни, услышав, как поскрипывает кресло, понял, что трясется от ярости. Откинув голову на высокую спинку кресла, он бешено выругался.