Чародей

Уилбур Смит Чародей

Посвящается моей жене Мохинисо – с ней связано все лучшее, что случилось со мной

Подобно огромной змее, череда боевых колесниц ползла вдоль извилистого русла долины. На передовой колеснице стоял мальчик и, держась за поручень, разглядывал обступавшие долину скалы. Стену утесов усеивали входы в древние гробницы, вырубленные в камне, отчего она напоминала пчелиные соты. Черные отверстия смотрели на путников, будто неумолимые глаза мириада джиннов. Вздрогнув, царевич Нефер-Мемнон отвел взгляд. Незаметно сделал левой рукой знак, отгоняющий зло.

Оглянувшись через плечо на колонну, царевич заметил, что Таита из идущей следом колесницы наблюдает за ним сквозь густое облако пыли. Пыль окутывала старика и его повозку тончайшей пленкой. Одинокий луч солнца, проникнув в глубокую долину, заиграл на содержащихся в пыли частицах слюды, и осиянный блеском Таита показался вдруг мальчику воплощением некоего бога. Нефер быстро отвел взгляд, боясь, что наставник прочтет эти суеверные мысли. Царевичу из династии Тамоса не к лицу поддаваться слабостям, особенно когда он уже стоит на пороге возмужания. Однако Таита знает его, как никто другой, ведь он с младенчества состоял при Нефере воспитателем и был ему ближе родителей или братьев и сестер. Выражение глаз Таиты не изменилось, но даже с такого расстояния они способны были заглянуть в самую душу Нефера. Все видят, все понимают.

Нефер отвернулся и встал во весь рост рядом с отцом; тот правил лошадьми при помощи вожжей и подгонял их ударами длинного бича. Долина перед ними вдруг раскрылась амфитеатром, на котором раскинулись величественные руины города Галлалы. Неферу давно не терпелось увидеть воочию место прославленной битвы. Еще в молодые годы Таита сражался в ней бок о бок с полубогом Таном, вельможей Харрабом, и разгромил темные силы, угрожавшие самому существованию Египта. Это было шестьдесят с лишним лет назад, но Таита поведал ему о схватке в таких подробностях, а рассказ его был таким красочным, что Неферу казалось, будто он сам присутствовал там в тот судьбоносный день.

Отец Нефера, бог и фараон Тамос, подвел колесницу к обрушившимся воротам и натянул поводья. Следующие за ними сто колесниц одна за другой повторяли тот же маневр, и колесничие принялись спрыгивать с подножек, спеша напоить лошадей. Когда фараон отворил уста, чтобы заговорить, налет пыли на его щеках пошел трещинками и стал осыпаться на грудь.

– Вельможа! – окликнул фараон Великого льва Египта, вельможу Наджу, командующего его войсками и любимого друга. – Нам следует уехать отсюда прежде, чем солнце коснется вершин холмов. Я намерен предпринять ночной переход через дюны Эль-Габара.

Усыпанная слюдяной пылью синяя военная корона на голове Тамоса блестела; его глаза, обращенные на Нефера, были налиты кровью, в уголках их чернела налипшая грязь.

– Здесь я оставлю тебя с Таитой, – сказал он сыну.

Нефер все-таки открыл рот, собираясь возразить, хотя и понимал, что это бесполезно. Замысел фараона предусматривал зайти с юга, через Большие дюны, пробраться между горькими соляными озерами и, обрушившись с тыла, сделать пролом в середине вражеского строя, куда вольются египетские полки, ждущие на берегу Нила перед Абнубом. Объединив силы, Тамос собирался оттеснить врага, пока тот не опомнился, за Телль-эль-Дабу и захватить крепость Аварис.

То был смелый и умный план, который в случае успеха обещал одним ударом завершить войну с гиксосами, бушевавшую вот уже два поколения. Нефер рос в убеждении, что сражаться и проявлять доблесть – единственные цели его существования на этой земле. И вот вскоре ему исполнится четырнадцать лет, однако и первое, и второе все еще ему недоступно. Всей душой царевич стремился снискать победу и бессмертие в ратном строю рядом с отцом.

Фараон пресек не успевший сорваться с губ юноши протест:

– Каков первый долг воина?

– Повиноваться приказу, ваше величество, – с неохотой промолвил Нефер, опустив взгляд.

– Никогда не забывай об этом. – Фараон кивнул и отвернулся.

Царевичем овладели обида и отчаяние. Глаза у него защипало, верхняя губа затряслась. Но взгляд Таиты заставил его сдержать чувства. Парнишка заморгал, чтобы прогнать слезы, плеснул в лицо водой из привязанного к поручням колесницы меха и лишь затем повернулся к старому магу, тряхнув копной густо припорошенных пылью волос.

– Покажи мне монумент, Тата, – велел он.

Эти двое, так не похожие друг на друга, стали пробираться сквозь толчею колесниц, людей и лошадей, запрудивших узкие улицы разрушенного города. Двадцать воинов, раздевшись из-за жары догола, спустились в глубокую расселину к древнему колодцу и по цепочке стали ведрами поднимать скудно текущую и горьковатую воду на поверхность.