Чародей лжи. Как Бернард Мэдофф построил крупнейшую в истории финансовую пирамиду

Деньги офшорных хедж-фондов, богатых европейских семейств и частных банков-бутиков – все источники богатства, не понаслышке знакомые партнерам из Fairfield Greenwich, – были жизненно необходимы Мэдоффу, чтобы наращивать резервуар для его финансовой пирамиды 1990-х. Еще один денежный кран, значение которого неуклонно росло, был подключен к сфере некоммерческих организаций – благотворительные организации, образовательные учреждения и комитеты по инвестициям стекались к Мэдоффу с благим намерением вверить ему все больше и больше своих средств.

Дж. Эзра Меркин был для тесного, братского мира еврейской филантропии тем же, кем Уолтер Ноэл был для модного, лощеного мира богачей-космополитов. В отличие от Ноэла, самостоятельно пробившегося в высшее общество, Меркин с рождения принадлежал к щедрому на пожертвования, глубоко религиозному сообществу, которое и стало ядром его клиентуры – и важной мишенью разрушительной аферы Мэдоффа.

Эзра Меркин вырос в тени своего богатого и замечательно начитанного отца Германа Меркина, твердо следующего заветам своей религии ортодоксального еврея, бежавшего из нацистской Германии и затем работавшего на американскую военную разведку. После войны Герман Меркин сколотил состояние в Нью-Йорке, в основном благодаря доле в нефтеналивной танкерной флотилии. Кроме того, он основал небольшой инвестиционный банк. Его постоянный интерес к новым идеям и биржевой игре привел к тому, что он стал опекать многих талантливых молодых трейдеров с Уолл-стрит. Один из них рассказал, как в те послевоенные годы происходил деловой ланч с Германом Меркином. Это был особый ритуал. Пожилого джентльмена всегда сопровождал молчаливый, хорошо одетый помощник, у которого всегда был при себе блокнот. Если трейдер одобрительно отзывался о каких-то акциях – скажем, многообещающей компании, делавшей ставку на новые технологии, вроде IBM, – Меркин тут же окликал компаньона (он говорил с сильнейшим акцентом): «У меня есть бумаги IBM?» Компаньон быстро справлялся с записями в блокноте. Если ответ был отрицательным, Меркин говорил трейдеру: «Я возьму тысячу акций». После чего они вновь принимались за еду. Этот бывший трейдер считает вполне вероятным, что молодой Берни Мэдофф тоже был среди тех, кого Меркин-старший приглашал для беседы за ланчем.

Но Уолл-стрит была не единственной ниточкой, связавшей Берни Мэдоффа с семьей Меркина. В 1955 году Герман Меркин расстался со своей семейной синагогой и помог основать новый храм – Синагогу Пятой авеню. За те годы, пока он был ее президентом, а затем председателем, синагога превратилась в духовный дом множества богатых прихожан, которые, в свою очередь, стали щедрыми спонсорами еврейских начинаний и учреждений – и в конечном счете важными инвесторами Мэдоффа.

Герман Меркин и сам, по мере того как росло его богатство, жертвовал все щедрее, особенно на Университет Ешива. В попечительском совете Ешивы он прослужил более сорока лет и в 1996 году, когда Мэдоффа пригласили войти в совет попечителей, занимал пост вице-председателя.

Один из шестерых его детей, Джейкоб Эзра Меркин, был достойным преемником ученых ортодоксальных традиций семьи. Он посещал подготовительную школу Рамаз, одно из лучших еврейских учебных заведений манхэттенского Ист-Сайда. В Колумбийском университете он специализировался в области английского языка, входил в студенческое братство Phi Beta Kappa и в 1976 году получил диплом с отличием. Диплом юриста (тоже с отличием) он получил в 1979 году в Гарварде и потом еще некоторое время учился в Израиле. Один из его друзей вспоминал его «ненасытную страсть к чтению», а другой описывал его как человека «благочестивого, набожного и мудрого». Близкие друзья отмечали его чувство юмора и умение посмеяться над собой, что не мешало ему порой резко отстраняться от тех, кого он считал ниже себя по интеллекту.

После краткой юридической практики в элитной нью-йоркской фирме он последовал за своим отцом на Уолл-стрит. Он поработал на солидный хедж-фонд, а затем учредил собственный, впоследствии разросшийся в Gabriel Capital Corporation. В 1988 году он создал пару хедж-фондов, которые обрели известность как фонды Gabriel и Ariel. Он умело продвигал свои фонды, но управлением инвестициями занимался куда меньше. Эту задачу он негласно отдал на сторону.

Инвестиционные решения по фондам Gabriel и Ariel с самого начала принимались почти единолично молодым человеком по имени Виктор Тайхер. Это был неуемный деятель, инвестор, который во многом руководствовался интуицией и несколько лет проработал бок о бок с Меркином. Инвесторы не знали, что в 1990 году Тайхер был осужден по обвинению в инсайдерском трейдинге, не связанном с его работой в фондах Меркина. (По словам Тайхера, после приговора в 1993 году он продолжал консультировать оба фонда Меркина по телефону в течение всех тринадцати месяцев заключения. Меркин это заявление оспаривал.)

В 1989 году Меркин, несший потери после краха 1987 года из-за слабых показателей, начал подумывать о размещении части капиталов Gabriel и Ariel в руках другого удачливого управляющего инвестициями – Берни Мэдоффа. Примерно в 1990 году Меркин нанес визит в «Помаду», к малодоступному и крайне скрытному чародею рынка.

Любой, кто заглянул бы в тот день в «аквариум» Мэдоффа или послушал бы у дверей их беседу, поразился бы контрасту между хозяином кабинета и его гостем. Меркин был седоватый, в очках, лет тридцати пяти, склонный к полноте. Мэдофф, которому только что исполнилось пятьдесят, сложением не сильно отличался от своего телохранителя, и отлично сшитый костюм сидел на нем как влитой. Меркин был эрудит, любивший блеснуть литературной аллюзией и философским отступлением. Он производил впечатление человека, по сути, честного, хотя и склонного чуть приукрашивать факты, чтобы расцветить рассказ или уклониться от неприятной правды, тогда как речь Мэдоффа была безыскусной, без каких-либо интеллектуальных претензий. Но этот непревзойденный аферист-виртуоз несомненно стоял на пороге запуска финансовой пирамиды – если уже не запустил ее к тому моменту.

Эти двое, несмотря на разницу в возрасте и характерах, понравились друг другу. Меркин, по-видимому, получил удовольствие от их первой беседы: его сестра позднее рассуждала, что в Мэдоффе он увидел «простого доброго парня, эдакого хаима , совсем непохожего на моего отца».

Меркин слушал, как Мэдофф описывает инвестиционную стратегию, благодаря которой зарабатывает стабильные и полностью надежные доходы, – все ту же песню о «конверсии с разделением страйка», которая так подействовала на основателей Fairfield Greenwich. Один из помощников Меркина позднее рассуждал о том, будто бы Меркин считал Мэдоффа умелым ремесленником, а не одаренным теоретиком, как если бы Меркин был архитектором, снизошедшим до обсуждения проекта с генеральным подрядчиком. Однако подрядчик, по-видимому, знал свое дело, и в конце концов Меркин решил инвестировать с помощью Мэдоффа кое-какие деньги двух своих хедж-фондов.

Роль Мэдоффа как одного из управляющих его фондами, как и роль Тайхера, официально не оглашалась, хотя впоследствии Меркин будет доказывать в суде, что о связи с Мэдоффом было известно многим его инвесторам и что на самом деле они были только за.

По словам Меркина, Мэдоффу его изначально представил собственный отец, и произошло это в конце 1980-х годов. Герман Меркин славился чрезвычайной скупостью на похвалы, так что для его сына услышать добрые слова о Мэдоффе, очевидно, значило очень много.

Иначе его решение трудно понять, потому что другие люди с Уолл-стрит, с которыми Меркин был знаком и которых он уважал, не разделяли благосклонного мнения его отца. Виктор Тайхер питал интуитивное недоверие к стабильным, даже на неустойчивом рынке, доходам Мэдоффа. Меркин «расписывал мне Мэдоффа, что да как он делает, чтобы обеспечить стабильный доход, и я нутром почуял, что этого просто не может быть, – скажет Тайхер позднее. – Я ничего подобного не видел, я имею в виду – таких устойчивых доходов… В такое просто невозможно было поверить». И по отношению к Мэдоффу он все последующие годы будет оставаться настороже.

О том же предостерегал Меркина и Джон Нэш, легендарный инвестор и один из основателей хедж-фонда Odyssey Partners. Нэш и его сын передали Мэдоффу для инвестирования небольшие личные средства, и результаты вызвали у них недоверие. Они изъяли свои деньги и в приватном порядке поделились сомнениями с Меркином.

Но победу одержала вера Меркина в Мэдоффа (или, возможно, вера во мнение о Мэдоффе его отца). В 1992 году – в год расследования против Avellino & Bienes и в год, который Мэдофф позднее определил как дату запуска своей финансовой пирамиды, – Меркин для инвестиций исключительно с помощью Мэдоффа сформировал новый хедж-фонд под названием Ascot Partners.

Жирные вознаграждения за управление инвестициями нового фонда целиком утекали к Меркину, а Мэдоффу оставались только комиссионные от сделок, которые он, как предполагается, проводил для Ascot. Позднейшие судебные процессы подсчитают, что от фонда Ascot между 1995 и 2007 годами Меркин получил около 170 млн долларов за управление инвестициями, а от двух других фондов, которые только частично инвестировали через Мэдоффа, – более 500 млн долларов. Благодаря Берни Мэдоффу Эзра Меркин, как и Уолтер Ноэл и Джеффри Такер, был на пути к баснословному богатству.

Эзра Меркин был щедр, как его отец, но не прочь был тратиться также на удобства и роскошь для себя и членов своей семьи. Приблизительно в 1994 году он заплатил 11 млн долларов за то, чтобы поселиться с семьей в восемнадцатикомнатной квартире в одном из легендарных зданий Манхэттена, на Парк-авеню, 740. Он накупил музейного качества предметов искусства на десятки миллионов долларов; главной его страстью были работы художника ХХ века Марка Ротко, чьи «цветовые поля» займут в убранстве квартиры господствующее положение.

На протяжении всех 1990-х подобное ненасытное потребление Меркин уравновешивал внушительными дарами синагоге и таким образовательным учреждениям, как Ешива и его альма-матер, школа Рамаз. Его захватила филантропия. Он десять лет председательствовал в комитете по инвестициям нью-йоркского отделения еврейской федерации UJA (United Jewish Appeal) и со временем вошел в советы Ешивы, Карнеги-холла и других некоммерческихх организаций. Его репутация открывала перед ним любые двери – Бард-колледж, университет Тафтса, Нью-Йорский университет и Нью-Йоркская школа права. Мало-помалу Меркину – и тем самым Мэдоффу – вверят свои деньги более трех десятков некоммерческих структур.

В письме из тюрьмы Мэдофф выразил глубокое уважение к Меркину: «Эзра Меркин один из ярчайших и [самых] удивительных людей, каких я только знал. Благородный человек». Берни и Рут от случая к случаю будут обедать с Меркином и его женой в их роскошной квартире, а на других частных обедах и благотворительных мероприятиях они будут общаться с друзьями четы Меркин, занимающими видное место в еврейских благотворительных и образовательных учреждениях.

Переживший холокост лауреат Нобелевской премии Эли Визель вспоминал один такой обед с Мэдоффами. «О рынках мы не говорили, – сказал он. – Мы говорили об этике… Он представлялся филантропом». Он помнил, как Мэдофф пытался заманить его в Квинс-колледж, альма-матер Рут, предлагая на свои средства (эндаумент) учредить там для него именную профессорскую позицию.

Даже если оставить в стороне значение подобных встреч для самих Рут и Берни, тесные отношения с Меркином очень помогли Мэдоффу упрочить репутацию среди еврейских филантропов. Расчет был предельно прост: его мастерство по части инвестиций приумножит щедрость их благородных порывов. Тот же Визель так объяснял, отчего он решил полностью инвестировать свой дарственный фонд с помощью симпатичного и скромного человека из Квинса: «Все, кого мы знали, говорили, что мы сможем принести больше пользы, если с помощью Мэдоффа заработаем больше денег».

В этих кругах репутация Мэдоффа как щедрого благотворителя повысилась после того, как в 1994 году они с Рут купили красивый дом в Палм-Бич и вступили в местный загородный клуб, пристанище (с самого его основания в 1950-х годах) по преимуществу еврейского богатства. Все знали: будущие члены клуба должны продемонстрировать, что делают ежегодные благотворительные пожертвования по меньшей мере в размере клубного вступительного взноса, который в то время составлял предположительно 150–200 тыс. долларов.

Учредительные документы Ascot Partners давали Меркину полномочия размещать деньги своих инвесторов с помощью других инвестиционных управляющих. Но, принимая во внимание то, чем он занимался на самом деле, следует сказать, что эти документы попросту вводили клиентов в заблуждение. Они создавали впечатление, будто Меркин – основной управляющий фонда, и ясно указывали, что, в случае привлечения других управляющих, он диверсифицирует активы. Фактически же он с самого начала намеревался инвестировать фонд Ascot исключительно с помощью Мэдоффа, и так он и делал. В официальных документах, предоставлявшихся новым инвесторам, этот факт никогда не раскрывался.

Зато он бойко рассказывал, что фонд «будет заниматься в первую очередь рискованными арбитражными инвестициями в частные долговые требования, а также торгуемыми на бирже ценными бумагами компаний-банкротов и компаний, испытывающих серьезные трудности». Фонд также мог делать непрямые инвестиции во «взаимные фонды, частные инвестиционные партнерства, закрытые фонды и другие формы коллективных инвестиций, занятые сходными инвестиционными стратегиями», говорилось в документах.

Даже если бы Мэдофф честно следовал своей хваленой инвестиционной стратегии «конверсии с разделением страйка» на благо Меркина (а он и не думал ей следовать), его деятельность даже отдаленно не соответствовала этим параметрам.