Чародей звездолета «Агуди»

И все-таки, напомнил я себе, сердце тут же ответно кольнуло болью, некоторое время придется опираться на них. Но только некоторое время. Как демократу Сулле, что в силу обстоятельств, дабы спасти демократию, взял власть в свои руки, объявив себя диктатором. Он казнил без суда и следствия просто по заранее составленным спискам, истребил множество виднейших фамилий, а затем снял с себя диктаторские полномочия и стал просто сенатором. Жил без охраны, прожил мирно и тихо до старости, умер на своей загородной вилле, окруженный почтением и всеобщим уважением.

Одного только человека вычеркнул из списков по просьбам и мольбам многочисленной родни: молодого человека по имени Юлий Цезарь. Вычеркнул с великой неохотой, сказав только пророчески: «Берегитесь, от него будет много бед». Республика и демократия были спасены, но вычеркнутый из расстрельного списка вырос, возмужал, обрел мощь и власть, совершил государственный переворот и навсегда похоронил демократию, объявив себя императором, а Римскую республику – империей.

Отсюда мораль: наметил линию на спасение России – следуй ей без колебаний и жалости. Всего лишь единожды Сулла выказал милосердие, всего лишь одного человека помиловал, но республика рухнула, о демократии забыли на долгие столетия. Для Римской империи – навсегда, ибо она пришла лишь в виде варварской демократии, когда дикие орды ворвались через проломы в стенах и уничтожили их.

Я снял трубку, позвонил Карелину, не пришлет ли последние работы по консорциям, при каких условиях они перерастают в субэтнос, этнос, а затем и в суперэтнос, тот пообещал, осведомился о здоровье, я поблагодарил, выглянул в приемную к Ксении, Новодворский все еще ко мне жирнейшей задницей и просто необъятной спиной, что даже шире задницы, но не присаживается, а разглагольствует громко и уверенно, я прислушался, поморщился, словно взял в руки толстую болотную жабу.

На этот раз наш премьер явно готовится выступить с настойчивым требованием узаконить детскую проституцию. Таким образом, если верить его словам, сразу повышается отчетность по борьбе, меньше становится преступности, милиция сможет заниматься ловлей воров, а не арестами благовоспитанных и творческих людей, которым для удовлетворения сексуальных потребностей нужно иметь либо связанного ребенка, либо исхлестанную ремнем женщину.

– Вспомните, Ксенечка, – сказал он настойчиво, – как бесславно закончилась борьба с курением?.. К примеру, в Турции рубили головы и выставляли на кольях с трубками во рту, в России еще при отце Петра Первого за курение рвали ноздри, ставили клеймо на лбу, нещадно били кнутом на площади и после всего ссылали в Сибирь!.. Но вот разрешили курение, и – что? Небо рухнуло? Точно так же ничего не случится, если разрешим детскую проституцию. Просто легализуем то, к чему тянется немалая часть общества… кстати сказать, наиболее продвинутая, разносторонняя, творческая, демократическая…

Ксения предостерегающе кашлянула, указала ему глазами, что дверь в мой кабинет приоткрыта. Новодворский поперхнулся, продолжил уже без напора, но более убеждающим тоном:

– Ведь сделано было правильно и мудро! Борьбу с курением сейчас ведут во всех цивилизованных странах, однако начали с мягкой пропаганды. Она длилась долгие годы, прежде чем ввели первые запреты на курение в общественном транспорте, а через два-три десятка лет, если не больше, начали вводить запреты на курение на рабочем месте. Да и то если рядом находятся коллеги. Вот так надо и с детской проституцией! Сейчас разрешить, а потом… ну, это решат наши потомки, когда и в каких рамках вводить первые ограничения. Хотя, может быть, они и не понадобятся. Кто знает, что за мораль будет у наших потомков?

– И будут ли вообще, – сказала Ксения и улыбнулась провоцирующе.

– Да-да, – согласился Новодворский обрадованно, – и будет ли нужна эта мораль?

– Нет, – сказала Ксения, – я имела в виду, будут ли в таком случае сами потомки…

Я глазами дал ей понять, чтобы заглянула ко мне, закрыл дверь. Через минуту она вошла, плотно закрыла за собой створку и даже подперла ее задом, отчего грудь обозначилась четче под тонкой тканью.

– Вызови министра финансов, – велел я, – министра экономики и министров по нефти, топливу, ресурсам. На вторую половину дня, сразу после обеда. Гусько пригласила?

– Да, Дмитрий Дмитриевич. Кстати, он уже подходит к зданию. Через семь минут будет у меня.

– А у меня?

– Как скажете! Могу задержать хоть на час.

– Ну да, – усомнился я. – Даже если кофточку совсем снимешь, он и глазом не поведет, коммунист! А они – люди железные.

– Ах, господин президент, – сказала она томно, – что вы такое говорите, как будто видели меня без кофточки… что и не кофточка вовсе, а блузка от Версаче. Обидно даже…

– Пусть заходит сразу, – ответил я.

Она с укоризной покачала головой.

– Ах, господин президент!.. Оппозицию надо хоть чуточку держать в приемной. Чтобы помнили, вы не на равных!

– Гусько об этом помнит, – усмехнулся я. – А тебе хватит и Новодворского. Он любит ошиваться… в коридорах власти.