Чародей

Дочки росли, все такие же аккуратненькие и старательные. Ганнуся по привычке не выпячивалась, хотя, как и Стюра, одевалась лучше своих соучениц. Без напряжения, без взлетов и срывов она переходила из класса в класс и дома была главной помощницей матери. За оценками не гонялась, училась в основном на четверки, перепадали пятерки, и совсем без двоек. Стюра же не любила школу, но к оценкам относилась болезненно. Апломб не позволял ей быть хуже других, поэтому хитрила со шпаргалками и стала большой мастерицей в этом деле. Она привыкла с детства, что взрослые восхищаются ею, какая она хорошенькая, чистенькая, самостоятельная, какие красивые у нее глазки. Глаза действительно были очень красивым, голубые — голубые, как у отца, темные и изогнутые брови, будто нарисованные тончайшей кисточкой.

С ведома матери она стала рано, с шестого класса, пользоваться косметикой, весьма бедной в то время. "Метаморфоза", "Юность", "Молодость" — кремы для лица, несколько видов пудры — "Снежок", "Рашель", губная помада немногих оттенков красного, черная тушь для бровей и ресниц, лак для ногтей тоже двух-трех цветов…. Вот, пожалуй, и все, что можно было купить в магазине, если повезет. На базаре желаемое можно было найти все и всегда, переплатив в разы. Для Текли кремы и пудра не существовали, она убедилась на собственном опыте, что только сливки, молоко и яичный желток обеспечивают свежесть и бархатистость кожи, но Стюра, не отказываясь от материнских советов, больше доверяла фабричной косметике. И добилась — таки своего идеала красоты: кожа на личике атласной белизны, бровки вразлет, губки подкрашены и привлекают розовой свежестью, ноготки на руках наманикюрены. Платье, даже если это школьная форма, самое — самое, из дорогой шерсти, воротничок и манжеты кружевные, белый фартук весь тоже в кружевах. Пальто только заграничное, шарфики, шапочки, туфельки и ботиночки — самые дорогие и самые нарядные. Не девочка, а картинка. Оля, моя младшая моя сестра, ей завидовала, а я удивлялась: как ей не стыдно так выставлять себя, так настырно лезть всем в глаза. Неужели она думает, что, подкрасив себя, стала умнее, честнее, духовно богаче? Скорее наоборот, духовное уродство стало еще обнаженнее. Но Стюра не опускалась до таких выводов, она гордилась тем, что умела быть эффектной в любой обстановке, а насмешливо завистливые взгляды старшеклассниц воспринимала как награду за свои старания и с еще большим высокомерием презирала завистниц. Мальчишеский услужливый эскорт постоянно сопровождал ее, и этого было достаточно, чтобы показать всем, чего она стоит.

Окончив семь классов, пятнадцатилетняя Стюра уехала в город на курсы продавцов. Туда направляли только совершеннолетних, но благодаря стараниям Текли, побегавшей по райкомовским коридорам, для Стюры сделали исключение. Если в школе она училась ради оценок, то здесь занималась всерьез, понимая, что эти знания дадут ей положение в обществе и большой кусок хлеба с толстым слоем масла. Занятий не пропускала, задания выполняла скрупулезно и шла в числе лучших, даже одной из самых лучших. Она надеялась, что при таких внешних данных и хороших оценках ее должны поставить к прилавку ювелирного магазина, а направление получила в какую — то лавчонку в горном колхозе, где даже электричества нет. Все лучшие места захватили курсанты, имевшие связи в облторге, куда Текля и сунуться не решилась. Под предлогом, что Стюра несовершеннолетняя и не имеет права распоряжаться большими материальными ценностями, от горного колхоза удалось отказаться, но другого места Стюре не предложили: пусть подрастает. Выждав время, Текля снова зачастила в райком, где порядком уже надоела. Со скрипом удалось устроить Стюру уборщицей в районный универмаг. Ничего, можно и полы помыть, лишь бы зацепка была. Иначе туда не пролезешь. Место хлебное, никого из чужаков не примут, пока не признают своим. А для этого требуется время, не грех побыть сколько — то и уборщицей

Для изнеженных ручек Стюры работа уборщицы никак не подходила, и Текля прикрыла собой дочкино несоответствие. Стюра мела полы, делала уборку поверху, а Текля, сбегав на шахты, принималась вывозить горы грязи, нанесенной покупателями с немощеных улиц поселка.

Ганнуся помогала матери, сделав уроки. Она решила кончать десятилетку. Втроем они наводили блеск и в торговом зале, и в подсобках, и на крыльце. Утром продавцы отмывали обувь, прежде чем стать к рабочему месту.

Во время войны и в первые послевоенные годы магазины стояли пустыми, никаких товаров, а если что привозилось, тут же образовывалась очередь из счастливчиков, узнавших об этом заранее. Все было в цене, на все ощущалась нехватка. Стюру тяготили постоянно пустые полки, и она придумала прикрывать их наготу букетами. С появлением первых зеленых листиков она устраивала в универмаге выставку разных композиций из веток и цветов. Весной подснежники, одуванчики и дикие тюльпаны, летом маки, ромашки и колокольчики, осенью салон заполнялся разными астрами, которые в поселке почему — то назывались пантелеймонами.