Сама Леонора, даже будь она в столице, едва ли могла прознать о его возвращении. Газетным листам мягко рекомендовали пока не трубить о воссоединении императорской семьи, а Оружейный приказ был ведомством не столь публичным, чтобы о смене его руководства трещали на площадях. В лицо монаршего сына тем более знали плохо – юношеские парадные портреты устарели, да и те не выставлялись из дворцовых зал на поклон гражданам Ладии.
Если до Леоноры и доберутся вести об освобожденном царевиче, дорога ей все равно к Диего: безопасной для Флавия встречи наедине ей сходу не устроить и в Приказном доме, что уж говорить о дворце.
Магистр ведал о своей ключевой роли, и потому ничуть не попытался сгладить отказ – положение сильного устраивало его во всех отношениях, в том числе и ради блага бедового брата.
– Моим людям не до этого, – отрезал он с непоколебимой аккуратностью. – В твоих интересах не мешать нам копать корни произошедшего, пока все это не повесили на тебя.
Под распахнутые створки моста, трепеща цветными искрами, нырнула торговая каравелла "Русалка". Богатые суда с чарованной оснасткой бойко сновали по артериям Ладии, но столицу проходили всегда неспешно и помпезно – запоминающийся облик не мешал еще ни одной купеческой компании. "Русалка" убранная как на бал специально взятым чародеем, оставляла за собою шлейф из пены и терпких чайных ароматов. Потревоженная вода плеснула на слизкий мох камней, и Флавий невольно поймал взглядом знакомые с детства блики на их мокрой зеленоватой плоскости.
– Ты этого не допустишь, – заявил он тоном, более годным для требования. – У тебя достаточно людей и возможностей, чтобы вернуть мое честное имя.
Диего чуть повернул голову в сторону говорившего, но удержал себя от ремарки относительно компетенции его высочества приказывать главе иного ведомства. Болезненное бесправие в течение долгих лет могло пока еще извинять Флавия, но в будущем нянчиться с ним Диего не планировал.
– Именно поэтому честное имя не нужно трепать обсуждением тайного брака, – заметил он с холодком. – Дождемся, пока время его обелит, затем тихо разыщем следы Леоноры.
Все нутро Флавия восставало против плана бездействовать – такого досуга ему хватило за многие годы с лихвою. Измученный скукой в тассирской золоченой клетке, пылкий боевой маг засел даже переводить с ладийского теологические трактаты для библиотеки южного владыки.
– Если она все еще больна, каждый день может быть решающим, – воззвал он к спутнику, именованному прежде другом. – Такого опоздания я не прощу ни себе, ни тебе, Диего.
Магистр помолчал, глядя на плавные движения гуляющих пар по широкому берегу. Расклад с фатальной задержкой для него был вполне приемлем, но не слишком разумно внушать это Флавию – в конце концов, дискурс пока еще идет о его жене.
Главе Земского приказа пришло на ум, что отчаянные розыски явились для царевича последней соломинкой – весь ближний круг его отягощен разломом формальных подозрений, даже мать и сестры не могут позволить себе прямодушную сердечность. Сам Диего предпочел бы вести с чудом возвращенным братом беседы иного рода, но должность диктовала и ему черствую каменную маску и большое внимание к заботам бывшего пленника в столице.
– Я учту это, отмеряя срок ожидания, – негромко сказал он, вставая с перил и поворачиваясь к реке. – И стриги уже бороду как человек, довольно провоцировать всех своим тассирским клинышком.
Было тошно от того, как сплелись в его поступках искреннее попечение о друге и надобность не упускать того из вида. Флавий отозвался в темноте утонченным смешком, говорящим о полном постижении картины.
Благородные мужи безмолвно проводили глазами "Русалку". Ярмарочные огни ее бортов отдавали кислой ностальгией по былому.
Примерка
В Итирсисе: 16 мая, вторник
– Кажется, рукава требуется еще нарастить, – задумчиво отметила Арис, глядя на Дария Дариевича в синей вязаной тунике.
Обнову оружейник натянул поверх собственной рубахи, так что дополнительный объем заставил манжеты подскочить до косточки запястья.
– Пожалуй, – согласился Дарий, вертя перед собою руку, – полотно почти невесомое, пусть уж оно закрывает больше.
Вязунья что-то рассудила в уме и, воротясь ко столу, заостренным углем приписала на схеме "+5 см".