Чаровница для мужа

Какое-то мгновение писательница грудью лежала на панкратовской груди, и ресницы ее хлопающих в недоумении глаз щекотали его щеку. Он улыбнулся, блаженно зажмурился, чуть повернулся, чуть наклонился…

И спохватился.

Весь процесс мгновенной потери головы и ее обретения занял какую-то секунду, не более.

– Там может быть опасно, — изрек Панкратов, отстраняя Алену Дмитриеву от своей мускулистой груди, легко и осторожно. — Оставайтесь здесь, пока я вас не позову. Нет, вот сюда, в сторонку, встаньте.

И, отодвинув Алену со своего пути, он храбро распахнул дверь. И тотчас покачнулся, завалился назад, упал на спину, задыхаясь, кашляя, выплевывая красные сгустки…

Алена дико заорала и наклонилась над ним.

– Осторожней, — слабым голосом сказал Панкратов. — Не испачкайтесь, я весь залит краской.

* * *

По деревне с шумным интересом

Много бабы говорят такого,

Будто Таньку видели за лесом,

С комсомольцем Гришкой Казаковым.

Совершенно непонятно, почему они так любили эту незамысловатую песенку. То есть «На Муромской дорожке стояли три сосны» тоже любили, и «Уж как помню, я молодушкой была» — просто обожали, но «По деревне с шумным интересом» — это было что-то особенное. Что-то невероятное! Заводила, как всегда, Александрина. Потом обычно вступала Машечка, но сейчас Машечка могла только слушать, да и то с небес, а потому вместо нее начала вторить ее дочь Алинка, которая под эту песню выросла и знала ее, само собой, от слова и до слова, от звука и до звука.

Будто в полночь месяц на откосе

Растерял серебряные кольца,

И взасос на заревом покосе

Целовала Танька комсомольца.

Теперь настала очередь Алены:

По деревне с шумным интересом

Слух поплыл без лодки и без весел,

Будто Танька с горя пополнела,

Будто Таньку комсомолец бросил…

Дальше пели хором:

Ну и что, кому какое дело,

Кто и с кем, когда уходит за лес.

Это бабам попросту завидно,

Что они свое отцеловались.

Что навек приставлены к ухватам

И мужьям отданы на издевку.

Вот и шляются они по хатам

И порочуть молодую девку.

Пели нарочно простонародными голосами, так что выходило в последней строке «и порочуть молодую девку», да еще и окали где надо и где не надо, и провизгу прибавляли. Так они пели всегда, все те годы, что были знакомы и дружны, и Алинка отлично знала и понимала все тонкости оканья и провизга, вдобавок ее голос очень напоминал Машин, поэтому, если покрепче зажмурить глаза, можно было вообразить, что время остановилось, вернее, повернулось вспять и три девицы по-прежнему сидят под окном, прихлебывая помаленьку «Чернослив на коньяке» и заливаясь во всю глотку и ширь душевную. Между прочим, Алена не помнила, что они пили раньше. Может, какой-нибудь жуткий «Токай» местного разлива? Или водку? Алена начисто забыла, помнила только, что раньше «Чернослива на коньяке» не существовало в природе. Этот дивный, воистину ошеломляющий напиток — сладкий, вкуснейший, не оторвешься — в Ха стали продавать уже после отъезда Алены, причем продавали как розлива винзавода города Ха, так и Уссурийского. На вкус разницы не было никакой, то есть если бы Алену попросили присудить пальму первенства тому или другому «Черносливу», она лучше бы эту самую пальму сломала, чем обидеть два великолепных напитка. Правда, уссурийский «Чернослив» стоил чуточку дороже (не сто, а аж сто десять рублей!), но Алена не сомневалась, не из-за вкусовых качеств, а только из-за бутылки и этикетки. Бутылка и этикетка из Уссурийска били своих соперниц из Ха по всем параметрам. Ну очень они были красивые! Однако на вкус нипочем не различишь, где «Чернослив» из Ха, где уссурийский, особенно когда подходит к концу уже вторая бутылка, а пьется из горлышка (Алина забыла прихватить одноразовые стаканчики), а закуски практически нет (девицы понадеялись, что будет открыт кладбищенский магазинчик, но он оказался закрыт), кроме каких-то пышных, как подушки, битком набитых изюмом, сладких и вкуснющих штруделей, которые отнюдь не забивают, а еще усугубляют все наилучшие оттенки «Чернослива».

Он был не хуже мартини бьянко, честное слово! Может быть, даже лучше! «Бейлису», конечно, все же уступал мягкостью вкуса, зато бил оный «Бейлис» почем зря стоимостью. Ведь можно купить одну бутылку «Бейлиса» — а можно девять или даже десять «Черносливов на коньяке». Почувствуйте разницу!

«Надо будет, когда домой соберусь, прихватить с собой пару-тройку бутылочек, — подумала Алена тем краешком сознания, который никогда не мог изменить ее практичной Девьей сущности. — Конечно, навсегда не накупишься… но, может, и нижнегорьковский «Чернослив на коньяке» такой же отпадный? Если так, я готова пить только его всю оставшуюся жизнь!»