Чарующий апрель

Если так, то складывалось опасное положение. Тот факт, что неадекватное существо могло повлиять на сознание зрелой дамы и даже подчинить своей личности – личности, несмотря на очевидную гармонию между ней и ее интеллигентным супругом, весьма чуждой натуре миссис Фишер, далекой от всего понятного и приятного, – казался весьма тревожным симптомом неблагополучия. Никогда прежде подобное непочтительное выражение даже в голову не приходило. Никогда миссис Фишер не думала ни о собственных служанках, ни о ком-то другом как о пыльном старье. Да и вовсе не были ее служанки пыльными старухами. Конечно, молодыми их не назовешь, но ведь и сама миссис Фишер, а также ее дом, мебель и золотые рыбки, ничуть не меньше испытали влияние времени. Все вместе стали пожилыми, как положено в природе, но достичь преклонного возраста и превратиться в пыльное старье – совсем не одно и то же.

До чего справедливо заметил Рёскин, что дурное общество портит манеры! Но Рёскин ли? Трудно сказать наверняка, но замечание вполне могло бы принадлежать ему, тем более что было верным. Опасное соседство с миссис Уилкинс за столом следовало считать дурным обществом, даже при том, что миссис Фишер старалась не слушать вульгарных, бестактных, богохульных речей. Хотя, судя по всему, все-таки слышала, а леди Кэролайн еще и весело смеялась. Так, пожалуй, скоро можно начать не только думать, но и говорить ее словами. Это будет ужасно. Если омоложение примет форму неприличных высказываний, то вряд ли хватит самообладания, чтобы с достоинством пережить метаморфозу.

На этой стадии размышлений миссис Фишер особенно остро захотела поделиться переживаниями с кем-нибудь способным ее понять. Однако никто, кроме самой миссис Уилкинс, понять не мог. А вот она, несомненно, могла и понять, и сразу разделить чувства. Но обращение к данной особе вряд ли было возможным: с тем же успехом можно просить у микроба защиты от вызванной им болезни.

Все чаще и чаще бесцельно забредая в верхний сад, миссис Фишер продолжала молча переживать происходившие в душе и теле изменения. Вскоре даже леди Кэролайн заметила необычные прогулки.

Однажды утром, поправляя подушки (помощь леди Кэролайн он считал своей особой привилегией), мистер Уилкинс спросил, все ли в порядке с миссис Фишер.

В этот момент пожилая дама как раз стояла возле восточного парапета за кустами волчьих ягод и, прикрыв глаза ладонью, пристально рассматривала белые домики Меццаго.

– Не знаю, – ответила Кэролайн.

– Насколько я понимаю, это не та леди, которую что-то тяготит?

– Полагаю, что так.

– Но, если все-таки проблемы существуют, о чем свидетельствует заметное беспокойство, буду рад помочь советом.

– Несомненно, ваше внимание принесло бы пользу.

– Разумеется, у нее есть собственный юридический консультант, но сейчас он далеко, в то время как я рядом. А юрист рядом стоит двух… не станем следовать пословице, а скажем просто: в Лондоне.

Мистер Уилкинс старался разговаривать с леди Кэролайн легким тоном, потому что именно так следовало обращаться к молодым красивым дамам.

– Пожалуй, лучше спросить ее.

– Спросить, нужна ли помощь? Вы так считаете? Не будет ли несколько… неделикатно интересоваться, тяготит ли что-нибудь леди?

– Возможно, вам она откроется. Подозреваю, что миссис Фишер очень одинока.

– Вы преисполнены проницательности и сочувствия, – провозгласил мистер Уилкинс, впервые в жизни пожалев, что родился не итальянцем и не французом. Тогда можно было бы, прежде чем послушно отправиться к миссис Фишер, чтобы избавить ее от одиночества, почтительно поцеловать руку леди Кэролайн.