Чары. Избранная проза

Так, собственно, и появилась ученическая тетрадка, сначала хранившаяся у дедушки в сундуке, затем попавшая в выдвижной ящик нашего буфета, а затем доставшаяся мне по наследству. Признаться, я долго ее не касался, не раскрывал. Причина этого заключалась вовсе не в том, что мне не было интересно… и не хотелось прочесть… Нет, и было, и хотелось, но, как бы это выразиться… с детства привыкнув к тому, что у меня есть другой дедушка, я не мог приучить себя к мысли, что у дедушки есть история. Детское сознание всегда противится истории, ему враждебна строгая последовательность событий, и оно стремится пережить их разом как некий миф. Вот и другой дедушка был для меня таким живым, бытийствующим мифом, облаченным в купленные на толкучке галифе, наполовину обрезанные, стоптанные, залатанные валенки, подпоясанным простым солдатским ремнем и окутанным едким махорочным дымом (он курил только махорку, которую тоже покупал на толкучке).

Но тут выяснилось, что дедушка-то, оказывается, не просто был, а сначала родился у себя в деревне Гусарово Смоленской губернии, долго подрастал, бегал босиком по двору. Да, бегал, подтягивая подвязанные веревкой штаны и шмыгая носом, лазил через плетень, обдирая голый живот об острые колья, собирал в лесу, по оврагам и опушкам, грибы (брали только белые и красноголовики) и малину, купался в маленькой, тихой, прозрачной речке со склонившимися над водой ивами, камышовыми заводями, песчаными отмелями и плесами. А затем он вырос, окреп, возмужал, отрастил вьющуюся кольцами русую бородку, стал помогать отцу по хозяйству, столярничать, пасти коров, щелкая длинным кнутом, созывая их гортанными возгласами, цоканьем языком, зычными окриками, гуками, гаками, и торговать картошкой на рынке. Картошкой крупной, шишковатой, привезенной в мешках на скрипучей, запряженной гнедой кобылой телеге. Торговать сноровисто, бойко, поигрывая гирями, словно силач в цирке.

Затем дедушка женился и получил от отца половину дома, затем — когда вот так же вырос, окреп и завел семью младший брат, — дедушка уступил ему свою половину, а сам поставил новый дом на краю деревни и переселился туда с женой и детьми. Славный вышел дом — просторный, светлый, золотящийся на солнце затеками смолы в сосновых досках, с кружевными наличниками и теремным крыльцом, украшенным цветными изразцами. И зажил в нем дедушка на славу — спокойно и счастливо, как сказано в одной из записей в нашей тетрадке, а на соседней странице даже добавлено: и с достатком. Значит, было, кое-что и в амбарах, и в сундуках, и в кошельках — свое, честно нажитое, заработанное. Заработанное и самим дедушкой, и его сыновьями, и батраками, которых он в страду нанимал и которым щедро, не скупясь, платил, лишь бы не ленились, под стожком не отлеживались — так что все были довольны, не обижались…

Одним словом, в жизни другого дедушки обозначилось то самое былинное, эпическое, родовое, чего нам так недоставало в жизни этого дедушки, Тихона Арсеньевича. Обозначилось, но сразу же и исчезло, поскольку старая жизнь ушла и сменилась мороком новой, а уж новая-то, замороченная, принесла новые, невиданные порядки. Порядки удивительные тем, что они избавили людей и от бедности, и от достатка, кабалы и свободы одновременно. Не стало сирых и бедных, как тогда говорилось, но эти не бедные не были, знаете ли, богатыми. Не стало угнетенных, притесняемых, закабаленных, но, видите ли, эти не закабаленные не были свободными. Они так и остались вечными не… а другого названия не получили. Не названные же, они метались в порывах какого-то воспаленного, лихорадочного энтузиазма, смутных чаяниях всеобщего блага, всеобщего счастья. Сами же были несчастные, ревнивые, мнительные и завистливые. Поэтому просторным домом дедушки уже никто не любовался, а кружевные наличники и теремное крыльцо с изразцами стали не столько радовать, сколько колоть глаза. И припомнили дедушке то, что на него по найму работали, а это тогда называлось, ой называлось…

Обо всем об этом тоже говорится в тетрадке, но мы не будем спешить переворачивать страницу и постараемся остановить тот миг, пока еще не исчезло, не рассеялось, не кануло в вечность, и сам дедушка, расхаживающий по крыльцу своего дома, был похож на эпос, былину, родовую сагу. Постараемся — а ну как получится, а ну как повезет — и, засунув руку в дупло, зачерпнем пригоршню душистого, тягучего, клейкого меда!