Час «Ч», или Ультиматум верноподданного динозавра

Когда пассажиры заняли места, машинист-Васыль нажал на реверс. Дрезина ожила. Прежде чем из своего тупичка она выползла на главный путь, диггеру пришлось четырежды останавливать состав, соскакивать вниз и переводить стрелки. Но вот, наконец, стальная колымага вырвалась на стратегический простор, живо побежала вперед.

Тоннель то и дело пересекался со своими собратьями, и Васыль несколько раз сворачивал, меняя один подземный тракт на другой. Освещение работало исправно. Сбоку мелькнул металлический забор с классической надписью «Проход закрыт». Уродливое лицо диггера исказилось усмешкой: «Любят у нас всё закрывать! И при этом, раздолбай, оставляют всё открытым…».

Мотор работал ровно, дрезина уверенно наматывала на ось подземные километры. «Партнеры» расслабились, кто-то уже подрёмывал. Только Таран не терял собранности, да ещё самый молодой из его «гвардейцев» остро зыркал по сторонам.

А Васыль баюкал свою боль: отдать скрипку этим уродам! Когда он в двенадцать лет впервые сыграл на ней простенькую пьесу, то после сидел оглушенный и приканчивал чашку за чашкой крепчайшего кофе. Слишком много чужих жизней, иных миров и галактик пронеслось через него.

И ещё Васыль тогда понял: за наслаждение играть на этой скрипке ты платишь кровью. Потом он узнал, что существуют скрипки-убийцы. Музыканты, прикасающиеся к такому инструменту, роковым образом уходят из жизни: одного сожрал скоротечный рак, другой умер во сне от острой сердечной недостаточности, третий на своем «Лендровере» протаранил перила и упал с эстакады… И вот после очередного рокового исхода остальные исполнители наотрез отказываются играть на этой скрипке: невостребованная, она пылится в Государственной коллекции.

Его скрипка не была убийцей. Отнюдь! Она стала его первой женщиной, его вечной любовницей и Прекрасной дамой. Каждый раз, когда юный музыкант сливался с ее хрупким телом, этот акт соития дарил ему ни с чем не сравнимое блаженство.

Сейчас он чувствовал себя подлецом, продающим невесту в портовый бордель. И… не жалел о содеянном, догорая в огне своей ненависти – такой всепоглощающей и такой вожделенной.

Думая об этом, краем сознания Васыль отмечал трассу: под какой частью города громыхает сейчас их драндулет? Вот позади осталось Купчино, вот они прокатились вдоль Лиговки. Площадь Восстания… Литейный… Фонтанка…

Так! Марсово поле! Васыль застопорил дрезину, скомандовал разомлевшим «жилкомхозовцам»:

– Конечная остановка, пассажирам освободить вагоны! Дальше – на своих двух!

Теперь путь лежал в стороне от бетонных тоннелей. Отсюда, из-под Марсова поля, их вел высокий – около трех метров – сводчатый коридор, ответвление оборонительных коммуникаций, протянувшихся от Петропавловки до Английской набережной. Коридор этот приведёт их прямиком под Зимний дворец – под змеиное гнездо всяких там Рафаэлей-Рубенсов-Матиссов.

К цели маршрута двигались молча и быстро: Васыль, за ним, дыша чуть не в затылок, шагал Таран, и замыкал шествие сумрачный эскорт «работяг из Жилкомхоза».

«Всё! Притопали!» – минут через двадцать вздохнул облегченно Васыль. Он знал: прямо над ними громоздится Старый Эрмитаж.

Фонарным лучом диггер нащупал очередную нишу в стене. Распорядился:

– Разгружайте сюда три сумки!

Когда его команда (после подтверждающего кивка Тарана) была исполнена, заложил нишу парой промасленных фуфаек, которые притащил сюда загодя.

Ещё минут семь спустя он подвёл спутников к такой же нише, затаившейся уже под Зимним дворцом:

– Остальное – сюда!

– Остальное – никуда, – лениво отозвался Таран. – Гони балалайку, а потом командуй.

– Ладно. Стойте здесь, я – сейчас! – собрался Васыль за «балалайкой». Но Таран придержал его прыть:

– Куда, шнурок линючий? Без меня – ни шагу!

– Чёрт с тобой, пошли вместе! – вздохнул «шнурок». И про себя усмехнулся: «Куда ты, на фиг, денешься с подводной лодки?»

Они прошагали ещё метров пятьдесят – и, достав универсальный ключ, Васыль отомкнул невзрачную дверцу в стене.

За дверцей располагалась тесноватая камера – также обложенная камнем и отлично сохранившаяся. В углу были навалены полусгнившие ящики.

Васыль разбросал дощатых инвалидов, нагнулся и бережно поднял большой сверток. Распеленал старую солдатскую шинель и обнажил чёрный футляр. Помедлив мгновение, протянул Тарану:

– Держи! Теперь это твое!

Тот раскрыл футляр, достал скрипку и смычок и ещё минут пять придирчиво осматривал их, светя фонарем и сличая с цветными фотографиями, которые извлек из недр своего комбинезона. Наконец, постановил:

– Она! Балалайка!

Васыля душила дикая злоба на этого толстокожего жлоба, на грубые пальцы, которыми он тискал изящное скрипичное тело, на гнусное слово «балалайка». Васыль отвернулся: уйти, уйти прочь и не видеть инструмент великого Страдивари в лапах узколобого варвара! И совершил последнюю в своей жизни ошибку.

Могучие руки сзади обхватили его голову, крутанули в сторону. Брезгливо, как ворох тряпичного хлама, Таран бросил безжизненное тело:

– Отпрыгался, Паганини!

Подхватил отложенные в сторону скрипку и смычок, обмотал мягкой тканью и уложил в большую рабочую сумку.