Час девятый

Дни в общем-то были похожи один на другой, но бывали и какие-то события – небольшие, но приятно нарушающие однообразие больничной жизни. Раз в неделю, приезжали из деревни – или Михаил, или Гришка, а однажды и Олюшка. Анна Матвеевна жадно расспрашивала их о доме, о хозяйстве, о деревне, давала советы – это создавало какую-то видимость ее участия в жизни, хотя она и сама понимала, что все ее советы ни к чему – все равно все пойдет своим чередом.

Михаил Федорович все-таки позвал Устинью – на этом настояла Анна Матвеевна. Приходили письма от дочерей. Ирина писала, что могла бы приехать и сейчас, но без детей и Верки и всего дней на десять, а если подождать до июля, то тогда приедут всем кагалом и останутся на месяц, а то и полтора. Анна Матвеевна велела отписать, чтобы Ирина не торопилась, а приезжала, когда ей удобно будет. Надька писала почти каждую неделю – и тоже сюда собиралась. А недавно и Варвара письмо прислала. Михаил Федорович ничего об этом не сказал, а Гришка проговорился. Тогда Анна Матвеевна заставила прочесть письмо, что Михаил Федорович сделал с большой неохотой. В коротеньком письме не было ничего особенного – поклоны, приветы. Михаил Федорович прочел скороговоркой, а под конец как будто замялся, и Анна Матвеевна сказала;

– Все читай.

Михаил Федорович прочел. В конце письма были такие слова: «Не стыдно вам, батя, при живой-то жене бывшую полюбовницу в дом вести? Что люди скажут, об этом бы подумали». На эти слова Анна Матвеевна побледнела, закашлялась, потом велела написать так: чтобы ты, Варвара, свой нос в чужие дела не совала, которые тебя совсем не касаются, молода ты, чтобы отцу с матерью указывать. А насчет людей вот что скажу тебе: коли своего ума нет, так у чужих не займешь, чужие тебе только дурость свою отдать могут...

И Михаил Федорович расстроился. Анне Матвеевне даже показалось, что он пожалел о том, что позвал Устинью. Она твердо сказала ему:

– А ты лишнее из головы выкинь, нечего всяких дураков слухать. За Устинью я на тебя ничего не имею, в свое время говорено было об этом, нечего еще перемалывать. Она баба неплохая и за Олюшкой смотрит. А на эту длиннохвостую Варвару плюнь, у нее ума-то всегда на донышке было.

Михаил Федорович промолчал, и Анна Матвеевна на всякий случай еще строже добавила:

– Устинье отказывать не смей, не велю, а ежели она сама в чем сомневается, так и передай: я, мол, сама прошу ее помочь. И хватит говорить об этом.

Переволновалась от этого разговора Анна Матвеевна, хуже стало, пришлось укол делать.

Сегодня ничего нового как будто не предвиделось. Гришка вчера на велосипеде прикатывал, а больше пока некого ждать. Привозил Гришка письмо от Андрея. Андрей писал, что вскорости приедет, вот на заводе немного с делами управится да Маша экзамены сдаст. Еще сказал Гришка, что прислал Андрей денег, да сколько – двести рублей! На это Анна Матвеевна и обрадовалась и рассердилась. Обрадовалась, что не забывает ее племянник, помнит о беде, а рассердилась – зачем деньги, да еще столько? Давно ли сам на стипендию жил, только на ноги становится, все покупать надо, а жалованье, какое бы оно ни было, все ж таки всегда невелико. Да и жена у него молодая, красивая, ей одеться надо. Еще и то неприятно было, что пришла такая мысль – Андрей долги отдавать хочет. Когда учился он в Москве, Анна Матвеевна изредка посылала ему чего-нибудь – меду, сала, кусок окорока. Так это ж совсем другое – они никогда не бедствовали, всегда сыты были, и это им не в ущерб, а Андрею – кстати.

Велела Анна Матвеевна написать Андрею, чтобы денег ни под каким видом не присылал, а если хочет порадовать тетку, то пусть приезжает повидаться хоть на часок, и непременно с женой, а то бог знает, когда еще придется свидеться.

Вот и ждала она теперь Андрея и Машу, хотя и ждать-то было рано.

Бывали у нее дни спокойные, тихие, когда ничего не болело и даже лежать было приятно – хоть и давно уже ныли все кости от лежания. Но так мало приходилось Анне Матвеевне за всю жизнь просто так лежать и отдыхать, не обременяя себя заботами, что поневоле и это лежание иногда казалось приятным.

И сегодня был вот такой день. Живот только чуть-чуть побаливал, и от бинтов не очень пахло. Где-то за окном высоко стояло солнце, птицы голосили на дереве, а здесь тихо было, и даже неприятный запах палаты ощущался как будто меньше.