Час дракона

Я понимаю, что сделал глупость, дал волю эмоциям и еще больше усложнил свое и без того сложное положение. Труп моей жертвы найдут очень скоро. Обязательно отыщется и свидетель, который запомнил прогуливающегося недалеко от места пожара длинноволосого блондина в черных очках.

Этот труп менты тоже запишут на мой счет, как и труп Толика, которого я не убивал.

Я понимаю, я все понимаю, но гибель Надежды, матери моего ребенка, выбила меня из проторенной, привычной колеи, затуманила мой рассудок, и я попросту сорвал злость на первом подвернувшемся под руку бойце из стана моих врагов.

Примитивная месть не принесла мне столь желанного успокоения, напротив, я еще больше разозлился. На этот раз на себя. Если и дальше буду действовать в том же духе – испорчу все окончательно.

А может, и хрен с ним со всем? Может, так и надо! Пойду прямо сейчас, отыщу заброшенный пионерлагерь и отведу душу. За всех отомщу. За Надю, за Кольку Малышева, за Толика, за сына. Но вдруг мои сын еще жив? Что тогда? Начать убивать всех подряд из банды похитителей – и тогда уж точно подписать сыну смертный приговор? Нет, так дело не пойдет! Срочно нужно разобраться с самим собой, взять себя в руки, заставить себя действовать рационально. Поврежденная схема терминатора нуждается в спешной починке, а его программа – в коррекции. И как можно быстрее!

Мне везет. Улица до сих пор пустынна. Злоупотреблять везением преступно. Вскакиваю на ноги, оттолкнувшись от агонизирующего тела врага. Быстро бегу, еще быстрее, чем перед своей смертоносной атакой, спешу повернуть за угол на ближайшем перекрестке, снова бегу, опять поворачиваю и, только когда замечаю впереди мирно гуляющих граждан, перехожу на шаг. Отсюда уже не видно черного дыма пожарища и не слышно шума возбужденной толпы. Все прочие звуки заглушают паровозные гудки и нестройный перестук вагонных колес.

Изо всех сил стараясь остаться внешне спокойным, ускоряю шаг, и десять минут спустя я уже шагаю по шпалам. Вокруг множество товарных вагонов, совсем новых и полусгнивших. В рыжей от масла траве ржавеют гигантские цилиндры цистерн. Пахнет горелой резиной, оглушительно свистят старинные паровозы. То там, то тут деловито снуют небритые мужики и толстые тетки в грязных оранжевых накидках.

Запрыгиваю в пустой товарный вагон. Три шага по затхлому сену, и я спрятался от мира. Теперь можно дать волю разрывающим грудь чувствам.

Я думал, что разрыдаюсь, упаду лицом в вонючее прошлогоднее сено и заплачу, как ребенок. Но вместо этого я засмеялся и сам удивился своему сатанинскому смеху, сам его испугался.

Кажется, друг Ступин, у тебя поехала крыша. Комплекс вины сдвинул шарики за ролики. Так дальше нельзя! Злоба тебе не подруга. Злоба работает на врага, она поселилась в тебе как шпионка и готовит диверсию. Ты обязан во что бы то ни стало прогнать ее, иначе хана!

Я сел на колени. Выпрямил спину, закрыл глаза. Я увидел себя со стороны. Увидел, как я умираю, как разлагается моя плоть, как обнажается череп в оскале. Я чувствовал запах тления. Я видел червей в смердящем мясе. И я понимал, что никто не виноват в моей смерти, равно как и в смерти Нади, и во всех других смертях, которые были и которые грядут. Я знал, что не существует таких понятий, как «справедливость» и «несправедливость». Вообще не существует никаких понятий, вообще ничего не существует. Мир вокруг нас – лишь иллюзия. Так учил Будда.

Глаза мои открылись сами собой. Без напряжения, без внутреннего приказа. Я был абсолютно спокоен. Я воспринимал действительность без эмоций, такой, какая она есть на самом деле. Я понял все свои прежние ошибки и просчеты, я осознал и принял их как данность. Я готов, и да будет что будет…

Усы я сбрил, что называется, всухую. Было неприятно, но не больно. Стричь волосы самому себе, да еще без зеркала, сложно, но я справился. Подкоротил локоны самую малость, боялся перестараться и превратиться в престарелого панка с соответствующей прической.

Из вещей, что я прихватил впопыхах, покидая гостиницу, пригодилась лишь грубая куртка рыболова. Ее я надел поверх тонкой ветровки. В одном из карманов ветровки я предварительно спрятал пакет с долларами, в другом – комплект метательных звездочек-сюрикэнов.

Ну вот, я почти готов. Еще несколько последних штрихов, парочка «домашних заготовок» – и можно трогаться в путь. Не так давно моя заготовка с камерой хранения сработала, надеюсь, и сейчас я не зря хлопочу.

Из вагона я вышел если и не другим, то порядком изменившимся человеком. Походка моя тоже изменилась. Теперь я ковылял вразвалочку. Так ходят по суше бывалые моряки, привыкшие к корабельной качке.

Моя первоочередная задача – уточнить расположение пионерского лагеря «Звездный». Вот как раз верхом на рельсе сидит пожилой дорожный рабочий, перекуривает. Подойду к нему, спрошу.

– Здорово, отец. Не подскажешь, как к «Звездному», к пионерлагерю, покороче пройти?

– А тебе, сынок, зачем туда? – Щурится от дыма, меня разглядывает. – Там сплошная разруха. Почитай, который год лагерь закрыли.

– Я за грибами. Братан в том году три лукошка белых там нарезал.