Час мужества

И вместе с этой надеждой появились воля и силы у истощенных голодом, измученных штормом людей.

Они сплели концы, привязали к банкам и спустили петлю за борт. Сразу ничего не получилось: бочка сорвалась, но далеко не уплыла, на втором заходе она, будто живое существо, закатилась в шлюпку.

После долгого путешествия бочка позеленела, обросла ракушками. И только ее развернули и открыли пробку, как изнутри вырвался одурманивающий запах бензина, он быстро растекался над шлюпкой, а люди все еще не верили в свое невезение, каждый чуть ли не ползком добирался до пробки, нюхал и спешил прочь.

Все четверо лежали на банках, устремив глаза в небесную синеву, окончательно сломленные, кажется, потерявшие веру в свое спасение.

Шлюпка уже дрейфовала, управлять веслом было не под силу. Даже самый крепкий из них, старшина Белый, растянулся на решетке, закрыв глаза.

Сквозь узкую горловину по-прежнему выбивались бензиновые пары, как завеса ядовитых газов, и даже свежий морской воздух не мог его рассеять.

«Плохо дело, — подумал старшина. — Совсем плохо... Надышатся ребята, уснут и не проснутся. Надо столкнуть бочку за борт или она нас на тот свет отправит...»

Он попытался подняться, но не смог, упал на решетку.

— Ребята! — с трудом произнес старшина. — Поднимайтесь...

Опираясь о борт, Белый встал, добрался до бочки и закрутил пробку. Пельник и Штеренбоген помогли ему столкнуть ее обратно в воду...

Прошел еще один день, неизвестно какой — девятый, десятый или одиннадцатый, потому что счет времени был давно потерян.

Снова наступило утро. Раннее солнце, брызнув в шлюпку острыми лучами, возвестило друзьям: жизнь продолжается, пора на вахту!

Кто-то из четверых приподнялся и в изумлении прошептал:

— Ребята, дельфины!

— Где, где?

В шлюпке началось слабое движение. Все как по команде поднимались и удивленно смотрели на стаю дельфинов: они резвились, высовывали забавные остромордые головы, точно хотели заглянуть в шлюпку, узнать, что там за странные путешественники.

Пельник молча пробрался в корму, пошарил под решеткой, извлек завернутый в тряпку наган, протянул Белому и сказал сиплым, ослабевшим голосом:

— Бей, старшина!

Белый, должно быть, вовсе запамятовал, что в самом начале плавания самолично сдал наган на хранение и теперь обрадовался. Оп прицелился в крупного дельфина, который оказался самым любопытным, подплыл близко к корме, показав из воды свою гладкую, будто отполированную спину. Но вот беда, рука дрожит. Только подведет он мушку, а дельфин мотнет хвостом, скроется и выплывает уже совсем в другом месте. Отчаявшись, старшина все же решил не упускать возможности, выстрелить.

«Если мы добудем дельфина — живем. Чукчи питаются сырым тюленьим мясом, и ничего...»

Старшина дождался, когда темная морда того самого, а может быть и другого, дельфина показалась из воды, и нажал на спуск. Выстрел гулко прокатился над водой, ошеломил старшину, его товарищей, а дельфин даже усом не повел.

— Что ж ты, мазила, боеприпас на ветер пускаешь. Дай-ка мы попробуем... — услышал он за спиной.

Белый крепче сжал рукоятку нагана. Ему показалось, что глаза стали плохо видеть. Он прищурился и еще выстрелил, и, убедившись, что снова промахнулся, бросил наган на решетку и опустился на банку, закрыв лицо руками...

А добродушные морские звери долго еще резвились рядом, подплывали к шестерке вплотную. Но вот и они ушли куда-то. Солнце начало погружаться за горизонт, а люди, лежавшие в полузабытьи, даже не заметили, как наступила темнота...

Восток просветлел, и занялся новый день. В это время обычно происходила смена вахты, все просыпались, затевался разговор о самолете-разведчике, мелькнувшем как жар-птица, вспоминали родных и близких.

Но в то утро первый раз никто не поднялся. Солнце стояло высоко и вовсю шпарило, а четверо мореплавателей словно не замечали жары, и только когда разгулявшаяся волна основательно тряхнула шлюпку, Белый очнулся и услышал стон, доносившийся из носовой части:

— Ста-а-р-шина-а... Ста-аршин-а... — кто-то звал его на помощь, кому-то он был нужен, и этот призыв заставил его сесть, а потом усилием воли подняться и, держась за борта, добраться до Жоры Селиванова.

— Пи-ить, ста-аршина, пи-ить...

— Сейчас, — заторопился Белый, нашел флягу, поднес к губам товарища.

Селиванов глотнул, сморщился и, отстранив флягу, произнес:

— Долго еще продержимся?

— Пока не спасут.

— А спасут ли?..

— Да ты что? Теперь Кавказский берег рядом. Наши корабли вот-вот появятся, — ответил Белый с такой убежденностью, что с этими словами у него самого прибавилось уверенности...

Тем временем очнулись Пельник и Штеренбоген и прислушивались к разговору.

— Старшина, иди сюда, — позвал Пельник.

Белый перебрался к нему:

— Ну что тебе?

— Слышь, старшина. Если умирать придется, пусть последний записку сочинит. Привет Родине, поклон родным напишет и засунет во фляжку. Может, она куда-нибудь и приплывет...

Белый потрепал его косматую шевелюру:

— Что ты, браток, мы умирать-то не собираемся. Севастополь забыл? Нам еще воевать надо...