Час ноль

Обычной одеждой директора Мундта был уличный костюм неопределенного коричневого цвета и галстук, тоже достаточно неопределенного цвета, но все-таки скорее темно-коричневый. В этом костюме директора Мундта невозможно было отличить от почтового инспектора или от какого-нибудь другого чиновника. Эстетически костюм этот был из того же ряда, что и конторская мебель, от него словно исходил запах бумажной пыли и мастики. За все свои школьные годы Хаупт не видел Мундта в другом костюме — если, конечно, тот не был в своем одеянии. Или этот костюм не изнашивался (что было, конечно же, неправдоподобно), или (и это было куда правдоподобнее) Мундт всегда заказывал себе одинаковый костюм из одинаковой ткани. И вот в этом костюме, то есть в обычной своей одежде, Мундт с завидным упорством воспринимал Хаупта как плохого ученика. Ибо о каких бы текстах ни рассуждал директор Мундт, Хаупт давно уже их прочитал. Таким образом, Хаупт ничему у него научиться не мог, а ученик, который ничему не учится, — плохой ученик. В самом деле, что касалось немецкого языка и литературы, то директор Мундт ничего не мог открыть нового учащемуся Хаупту, он мог разве что научить его методике преподавания этих предметов в немецкой гимназии. Итак, учащийся Хаупт учился уже не ради жизни, но ради школы. Учащийся Хаупт бросал директору Мундту вызов.

Директор Мундт решил в этом случае прибегнуть к иронии. Однако учащийся Хаупт тактично старался пропускать мимо ушей его постоянные шпильки. Разве что иной раз Хаупт поднимал руку и просил разрешения выйти — ему очень нужно. Это не было уловкой, в чем директор Мундт смог однажды убедиться лично, тихонько прокравшись следом за ним. К тому же отец Хаупта, заместитель директора, зашел как-то к Мундту и объяснил, что сын его и в самом деле страдает нервной желудочной коликой и потому он просит, чтобы сыну позволяли удаляться из класса всякий раз, как тот почувствует в этом необходимость. Вообще-то довольно странное определение для естественной потребности школьника, счел Мундт.

После этого Хаупт всегда выходил из класса, когда чувствовал в том необходимость; его рвало, потом он тихо плакал и выкуривал в вонючем ученическом клозете сигарету.

Впрочем, директор Мундт не всегда бывал в обычной одежде. Когда в своем одеянии он стоял у окна, декламировал стихи и правда чуть походил на Стефана Георге, тогда учащийся Хаупт забывал человека в коричневом костюме, тогда учитель казался ему совершенно другим человеком, и он не мог удержаться и говорил такое, от чего глаза у Мундта вспыхивали, а у него самого к сердцу подкатывала горячая волна.

Он не понимал (неужели действительно не понимал?), что Мундт его ненавидел, и ненавидел именно за эти минуты. Мундт хвалил Хаупта, подчеркнуто, но в глубине души он его ненавидел, и тем сильнее, чем примечательней было то, что говорил Хаупт. Учащийся Хаупт вырывал урок у него из рук. Учащийся Хаупт делал его ненужным.

— Возможно, мы не всегда хорошо понимали друг друга тогда, десять лет назад, — сказал Мундт и глянул в окно. — Однако перед лицом катастрофы, в которую ввергнут наш народ, мы должны забыть все, что нас когда-то разделяло. Я отвечаю утвердительно на вопрос о вине, — произнес временно отстраненный от должности директор Мундт.

— Каждый должен задать себе этот вопрос, — сказал Хаупт.

И тут глаза у Мундта внезапно вспыхнули.

Превосходно, Хаупт, — с пафосом проговорил он. — Каждый должен задать себе этот вопрос. Мы все виновны. Каждый в отдельности.

Хаупта бросило в жар. Все в нем возмутилось. Пока Мундт прощался, он стоял в каком-то оцепенении.

— Ваш отец пропал без вести, — сказал Мундт.

— Не знаю, — ответил Хаупт.

Когда вечером зашла Ханна, вид у Хаупта был потерянный.

— Взять, к примеру, меня, — начал он. — Я думал, что смогу остаться в стороне. Так думали миллионы. Гитлеру дали власть не его сторонники. Это мы привели его к власти. Миллионы, которые хотели оставаться в стороне. Мы виноваты, мы, которые терпели его.

Тут явно что-то произошло, решила Ханна.

— Так что же все-таки случилось?

Выяснилось, что у Хаупта сегодня был гость. Выяснилось, что ему нанес визит директор Мундт.

— Так это он тебе внушил? — спросила Ханна.

— Что значит внушил? — рассердился Хаупт.

— Он, стало быть, полагает, что все мы виноваты. Он — да, но и мы все тоже?

— Приблизительно так.

— Ну, это уж слишком! — воскликнула Ханна. — Значит, один из самых фанатичных нацистов деревни утверждает, что виноват не только он, по и все остальные тоже. Да, так он прекрасно выпутается.

— Но ведь истина не становится ложью только оттого, что ее произнесли лживые уста.

— Он не имеет права так говорить. Пусть лучше на себя поглядит. А наша очередь наступит и после этого еще очень не скоро.

Тут она запнулась.

— Послушай, а зачем он вообще к тебе приходил?

— Это в каком смысле?

— Ну как же, ты плюнул ему в лицо, и вдруг он наносит тебе визит, это же странно.

— Вообще-то ты права, — согласился Хаупт задумчиво.