Час ноль

Сама она называла себя Гретель. Но он сказал — Маргарита. Мать внимательно посмотрела на нее, и взгляд ее начал медленно проясняться, пока она не улыбнулась девушке. А когда Кранц вышел за бутылкой вина, она в коридоре притянула его голову к себе и поцеловала. После этого она обхаживала его с такой заботой, словно он был болен какой-то неведомой болезнью.

Столовое серебро Вайденов и их роскошные скатерти были, конечно, просто загляденье, но что представлял собой сам Вайден, Кранц знал намного лучше: Вайден был доверенным врачом у них на фабрике. Но он молчал. Он не думал тогда, что для нее это еще и предмет гордости. Он думал только, что она очень молода, ничего подобного не видела в жизни, и вообще, все это так безобидно. Только позже он начал думать, что ей нужна и собственная гордость.

Гретель, должно быть, кое-что почувствовала, а может, просто исчерпала тему, во всяком случае, через какое-то время она больше о Вайденах не заговаривала. Кранц заметил это не сразу, но потом его вдруг осенило, что вот уже довольно давно о Вайденах он не слышит ни слова. Зато пошли разговоры о героях «воздушной войны» с Англией. Кранц как раз читал тогда «Симплициссимуса» и, когда она заканчивала свои сообщения о героях-летчиках, рассказывал ей про Симплиция. Впрочем, особенно много о героях люфтваффе не расскажешь, однако Кранц не был уверен, это ли оказалось основанием, почему она перестала говорить о войне, или причиной были его рассказы о военных мытарствах Симплициссимуса. Во всяком случае, теперь Гретель молчала не только о Вайденах, но и о той решающей битве, в которую ныне вступила Германия, и об удивительных, успехах, которые наблюдались на всех фронтах. А о чем же еще можно рассказывать? Наверное, о многом. Но, видимо, она свой материал исчерпала. Все чаще брели они рядом молча, молча сидели друг против друга.

— Расскажи хоть что-нибудь о себе, — попросила она.

Нелепо, но ему ничего не приходило в голову. Конечно, он мог бы рассказать многое, но это было как раз то, о чем рассказывать он не мог, не имел права. Словно вся жизнь его свелась к его политической биографии, словно он был партийным работником, и только, а партия — его жизнью. С товарищами, с Валентином Шнайдером или с Куртом Бэком все было как раз наоборот, с ними он всегда просил — давайте-ка поговорим о чем-нибудь другом.

Однажды вечером, это было воскресенье и уже осень, Кранц вдруг заметил — а они уже довольно долго шли молча, — что она плачет. Он взял ее за руку, она всхлипнула еще раз-другой, но потом перестала плакать.

— Сама не знаю, что со мной, — пробормотала она, вытирая глаза.

Кранц чувствовал себя словно раздвоенным. Он и шел рядом с Гретель, и в то же время молчал, замкнувшись в себе. Ничего не мог он возразить ей на ту убийственную бессмыслицу, которой были забиты ее мозги и которую она выбалтывала ему с такой непосредственностью. Он не имел права выдавать себя.

Кранц обнял Гретель за плечи. Они остановились и целовались так, как никогда прежде. Потом он проводил ее домой, они были так измотаны, словно долго любили друг друга, и одновременно утешены, словно наконец-то поговорили о чем-то важном.

Теперь они все чаще заполняли молчание объятиями, но порой, когда они нежно касались друг друга, ему вдруг казалось: они это только затем делают, чтобы удостовериться, что другой еще рядом. Гретель ни разу не спала с мужчиной. Можно было предвидеть, что если они продолжат свои встречи, то это непременно произойдет. Она дрожала от страха, но он не видел иного пути. И однажды вечером это случилось. Это было почти что насилие, хотя, конечно же, она хорошо знала, что предстоит, когда они свернули на заросшую лесную тропинку.

Она даже как будто была рада, что преодолела свой страх, после этого она послушно, словно это само собой разумелось, следовала за ним в самые глухие лесные уголки и даже сама увлекала его за собой. Но внезапно все кончилось. Первый и второй раз она еще как-то утешала его, потом молчала. Как-то вечером Гретель появилась, когда Кранц ужинал.

— А он спокойно ест! — резко воскликнула она. — Нет, вы только подумайте, наконец-то он взглянул на меня.

Казалось, что она пьяна. Но вдруг она кинулась стремительно прочь. Кранц попытался ее догнать — и не успел.

На следующий день под вечер он позволил у черного хода в вайденовскую виллу.

— Можно ли мне поговорить с невестой? — спросил он.

Ее вызвали из комнаты.

— Что вам угодно? Я вас вообще не знаю, — удивилась Гретель.

Когда его арестовали, он почувствовал даже какое-то облегчение. Как будто он уходил в бой, и, собирая вещи под надзором двух типов в кожаных пальто, он уже продумывал возможный вариант допроса, разные их вопросы-ловушки. У него снова была почва под ногами.

Между тем, хотя и не в полном составе, банда вервольфов собиралась снова: Георг, Улли, Фредди, Герман, иногда даже Гансик Якоби. Они встречались по вторникам, пятницам и субботам, а если была надобность, то и в другие дни.