Час отплытия

С беспокойством наблюдали люди за Шикой Мирандой, которая приняла на своем веку немало родов. Шли минуты. Наконец схватки прекратились. Коншинья больше не стонала. Что с ней, может, она умерла? — в тревоге думала Шика Миранда. Нет, вроде бы, нет. А похожа на мертвую! Тело все расслаблено. Неужели она умрет? Ведь случилось же так с ньей Филоменой. Пришло ей время рожать, а поблизости ни доктора, ни медсестры. Дом Филомены стоял на отшибе, в поле, в трех лигах[9] от Рибейра-Брава. Она без сознания, в лице ни кровинки. Тетушка Розинья, много лет занимавшаяся в тех краях акушерством, трясла Филомену за плечи, массировала ей живот. Пот ручьями бежал по лицу Розиньи. Она из сил выбивалась, чтобы вызволить ребенка из чрева матери. А Филомена не подавала признаков жизни. Прошло около часа, он показался целой вечностью. Схватившись за голову руками, тетушка Розинья тихо произнесла: «Умерла…»

И вот теперь Шика Миранда, массируя живот Коншиньи, со страхом вспоминала смерть Филомены, терзалась сомнениями — а все ли так, как надо? У Шики совсем не было сил. Пот градом катился по ее лицу. Оглядев стоявших вокруг женщин и увидев их глаза, нацеленные на нее, точно дула винтовок, Шика вздрогнула.

— Ну, как она?

— Пусть передохнет немного. Ребенок уже идет сам. Я повернула его, как надо. Теперь все будет хорошо, если мать чуточку ему поможет.

— Ой-ой-ой, нья Шика! — вскрикнула Коншинья. Она наконец-то пришла в себя.

— Ну-ну, крепись, милая, теперь недолго. Ребенок уже показался. Вот-вот выйдет. Еще самую малость. Ну же, Коншинья, будь умницей, помоги. Не подкачай, милая! Ну, давай, давай.

Наконец показалась головка.

— Милая, мужайся, ну помоги еще чуть-чуть.

И вот ребенок появился на свет. Крошечный семимесячный заморыш.

Разумеется, мертвый. Уже столько детей умерло на Островах от голода! Оно, может, и к лучшему, что этот тоже так и не узнает, как страшна жизнь.

Коншинья чувствовала огромное облегчение, она плакала. Подошел Шико Афонсо и, взяв нож, посыпанный солью для дезинфекции, осторожно обрезал пуповину.

— Мальчик был… — сказала Шика Миранда.

— И правда, мальчик, — с сожалением подтвердила одна из женщин, глянув на ребенка.

Только теперь, когда до нее вдруг дошло, что случилось, Коншинья зарыдала.

— Не убивайся, Коншинья. Все к лучшему. Ну зачем тебе в такую пору ребенок? Ведь кругом голод, — сказала одна.

— Ему еще повезло, милая, — подхватила другая. — И ему, и тебе. Ведь одной-то прокормиться легче, чем с младенцем на руках.

— Да уж, родить ребенка в такое трудное время и впрямь несчастье.

— Опомнитесь, женщины. Что это вы городите! Бог покарает вас за такие речи, — сказала какая-то женщина.

Но тут подошел Мошиньо.

— Никого не покарает, — сказал он. — Если человек живет праведно, бог должен и поступать с ним по справедливости. Я знаю, что говорю. Как-никак я лицей окончил.

Женщины завернули трупик в тряпье, принесенное из трюма Шико Афонсо. На палубе наступила тишина.

— За борт! — послышался приказ капитана.

Шико Афонсо опустил за борт тельце мертвого ребенка. В тишине послышалась молитва о спасении души младенца. Ей вторил неумолчный гул океана. Необъятная водная пустыня наполняла души ощущением одиночества, неприкаянности и беспомощности.

— Земляки! — первым прервал тягостное молчание любитель поговорить Мошиньо. — Вспомнил я сейчас один случай. Ехал я с острова Сан-Томе в Анголу. Конечно, не по контракту — человек я образованный, лицей окончил. Работал я тогда в канцелярии при плантации какао и решил переселиться в Анголу к родственникам. На корабле были только ангольцы. После долгих лет работы на плантации они возвращались на родину. В пути умерла старая негритянка. Капитан отдал приказ бросить ее труп за борт. Как положено по морскому уставу. Когда все было кончено, я взглянул на мужа покойной, высокого пожилого, изможденного негра, проработавшего на плантации тридцать лет. Он не плакал и не молился, ни слова не проронил. Его звали… — Мошиньо забыл имя негра и назвал первое, какое пришло ему на ум. — Его звали Калунга. Так вот, Калунга спустился в трюм, вынес оттуда большой тяжелый чемодан с вещами жены и, подойдя к борту, бросил его в воду. До сих пор не могу я забыть этого убитого горем человека, который после тридцати лет работы на плантации, уже возвращаясь на родину, потерял жену. Ничего не поделаешь — так жестока жизнь. Сплошные страдания. Но человек должен научиться преодолевать все беды. Мужество — это дар божий… Жизнь, Коншинья, — продолжал он, — колесо, и бывает, выпадет случай, когда удастся ухватиться за это колесо и повернуть его в нужную тебе сторону. Воля человека способна горы сдвинуть.

Словно убаюканная мягкими всплесками волн, Коншинья наконец уснула.

13

Дремавшие по углам люди почувствовали запах еды, зашевелились, стали принюхиваться, предвкушая возможность утолить голод.

Собравшись на палубе, они с жадностью ели похлебку — их кормили впервые за все время путешествия. Изголодавшиеся люди, говорил им капитан, не должны переедать, надо есть медленно и хорошо прожевывать.