Час отплытия

Народ не может больше так жить! Острова Зеленого Мыса должны начать борьбу — так думали юноши.

Посеребренная лунным светом гладь залива казалась неподвижной. В нескольких метрах от берега виднелись остовы английских кораблей — грозным штормовым утром 1941 года они были подорваны немецкими подводными лодками. Город, казалось, дремал в многовековой покорности. А они, задумавшись, сидели здесь, наедине с морем и небом, луной и молчанием ночи.

Шико Афонсо вспоминал трагическую судьбу отца, детство, годы учения в лицее, трудную, полную лишений юность. Многому научила его жизнь. Он нашел свое счастье в любви Шандиньи, при мысли о ней горячая волна радости затопила его, и, преодолев робость, Шико запел свою новую морну.

Что в жизни бывает прекрасней,
светлей и сильней, чем любовь?

Друзья, затаив дыхание, слушали его. Шико Афонсо встал, прижав к груди гитару, лицом к морю, и в этот миг сочиненная им морна звучала как гимн во славу родной земли, как воплощение гармонии между жителями Островов и окружающей их природой. Как он был красив, этот Шико Афонсо, высокий парень с вдохновенным лицом, когда, перебирая струны гитары, изливал в песне тоску юноши, страстно жаждущего любви.

Они медленно шли по песчаному берегу, волшебство южной ночи будто околдовало их. Вон парочка влюбленных укрылась в темноте. Внезапно что-то привлекло внимание Лелы:

— Поглядите-ка сюда!

Распростертый на земле человек не такое уж редкое явление в эти голодные времена. Достав из кармана фонарик, Валдес посветил. Да это же Мошиньо, худой, грязный, в лохмотьях. Казалось, старик был без сознания. Они склонились над ним, Мандука коснулся его рукой — тело было уже холодным.

— Умер? Он умер? — воскликнули в один голос его Друзья.

— Да. Он мертв.

— Надо сообщить семье, — сказал Лела.

— Какой семье? У него нет никого. Родню ему давно уже заменила бутылка.

— Тогда нужно сообщить в полицию, — не сдавался Лела.

— В полицию? Стоит ли торопиться? Утром сюда все равно приедет санитарная карета из муниципальной больницы. Кто-нибудь им сообщит.

Но в муниципальную больницу никто ничего не сообщил, и, когда уже совсем рассвело, проходивший мимо Фула Тубарао увидел, как коза ньо Жоан Жоаны грызла старую, засаленную одежду Мошиньо. Он опрометью бросился в больницу, и лишь тогда приехали двое санитаров, завернули труп в простыню и унесли на носилках.

У всех вызывала сострадание судьба этого несчастного. Не стало ньо Мошиньо, образованного человека, окончившего лицей. И никогда больше не будут дразнить его на улицах города ребятишки. Никогда больше никто не оскорбит старика — это был незаурядный человек, пока не стал хроническим алкоголиком. Бедный Мошиньо!

Тоска, безысходная тоска витала над морем и побережьем, над городом Минделу, она камнем давила на души людей.

«Шико, спой!»

Спой, Шико Афонсо, спой. Песни твои как хлеб нужны людям. Они приносят облегчение, слушая их, обо всем забываешь. Спой, Шико Афонсо. Любовь творит наши песни. Они идут из самой глубины наших сердец и отражают трагедию нашего народа. Спой, Шико, спой, душе так необходима свобода.

Слушая его, друзья начинали понимать, что морна не только песня о несбыточных мечтах. От нее исходит чудесная сила, она вселяет желание жить и бороться.

Маниньо и Лела неожиданно заявляют, что поедут на Сан-Томе. Так они решили еще в тюремной камере. Шико поддерживает их:

— Я тоже поеду.

— А я нет, — возражает Той. — На Сан-Томе с зеленомысцами обращаются не лучше, чем с завербованными из Анголы и Мозамбика. Никакой разницы. Вербовка на Сан-Томе тоже торговля, но людьми, и она выгоднее, чем контрабанда. Это прямо золотое дно. Прибыльное дельце и для хозяина плантации какао, и для вербовщиков. Эдуардиньо и ньо Себастьян Кунья здорово нагревают руки. Вы-то не знаете, а я знаю. Здесь контракт обходится в одну сумму, там — в другую. Ньо Себастьян Кунья наживает целое состояние на каждом завербованном — платит ему гроши, а получает порядочный куш.

Те, что возвращались с плантаций какао, рассказывали, какие страдания им довелось там испытать. Из поколения в поколение, год за годом все нарастал у зеленомысцев ужас перед «дальними землями» — землями, где живут «люди-людищи». Но когда наступала засуха, голод опять опустошал архипелаг из конца в конец — и забывались страшные истории о плантациях какао. Вот завербовался один, за ним другой. Молодые и старые, здоровые и покалеченные — все стремились уехать в далекие края, к вящей выгоде вербовщиков рабочей силы.

Шико Афонсо идет по берегу, а за ним его друзья, вполголоса напевают они тоскливые песни, и волны оставляют клочья пены у их ног.

— Я не поеду на Сан-Томе, — говорит Маниньо. — Если меня силой заставят, я все равно сбегу.

— Я тоже не поеду, — поддерживает его Лела. — Дождемся шведского парохода и спрячемся в трюме.

— Да, надо спрятаться в трюме, — подтверждают одни.

— Конечно, спрячемся в трюме, — эхом откликаются другие.