Час отплытия

Нет. Сегодня он не будет писать. Он все больше убеждается в том, что такие стихи не могут отразить трагедии народа. Его стихи по выразительности должны превзойти эпические поэмы. Лиризм должен уступить место памфлету. Поэт — это прежде всего гражданин, он не может оставаться в стороне от борьбы. Поэт, словно капитан на мостике боевого корабля, должен возглавить эту борьбу, быть рупором надежд и чаяний своего народа. Его стихи-команды будут призывать людей отстаивать свои попранные права.

Надо рассказать миру о тех, кого увез на принудительные работы «невольничий корабль». Возможно, у жителей Сантьягу точка зрения на освободительную борьбу куда правильнее, чем у остальных. Они выражают ее прямо там, на открытой площадке, где, подчиняясь ритму барабанов, поют и исполняют древний танец:

На скале живет обезьяна,
в хижине негр,
в лавке мулат,
а белый в особняке.

Но придет пора — обезьяна прогонит негра из хижины,

негр прогонит мулата из лавки,
а мулат прогонит белого из особняка,
тогда белый поднимется на скалу и бросится в море.

Нет, философия коренных жителей Сантьягу — уже пройденный этап. Мулат давно уже поднялся до уровня белого. Он сам живет теперь в особняке. Кожа у ньо Себастьяна Куньи, Эдуардиньо и им подобных такая же смуглая, как и у него, Жасинто Морено. Они мулаты, но стали «белыми людьми». Жасинто Морено верил в то, что в один прекрасный день европеец, приехавший из метрополии, «поднимется на скалу и бросится в море».

Нет. Сегодня он не станет писать стихов. Сегодня воскресенье. Он будет отдыхать. Какая бездонная, могильная тишина. Завтра он примется за работу, напишет эти стихи. Стихи о трагедии, об издевательствах над людьми и об их несломленной гордости.

Тут в комнату вбежала младшая дочь Жасинто Морено, прервав его поэтические раздумья.

— Папа, папочка! Иди посмотри, что творится на улице!

48

— Папа, папочка! Ты посмотри, что творится на улице! — звала его дочь.

И в самом деле, происходило нечто необычное. Мужчины и женщины, молодежь, люди самых разных профессий — все, кто своими руками зарабатывает хлеб насущный, — собрались со всех концов Минделу. С площади Салина они направились к центру города. Многие несли черные флаги, размахивали ими.

— Папа, почему у них черные флаги? — спросила у поэта Жасинто Морено его дочь.

— Это знамена голода, дочка, — отвечал Жасинто.

— А эти люди разве не поедут на Сан-Томе, папа? — не унималась девочка.

— Нет, доченька. Они предпочитают умереть с голоду у себя на родине. Не хотят быть рабами на чужбине.

Со всех концов Минделу шел взбунтовавшийся народ к дворцу губернатора. Все кварталы бедняков прислали сюда своих представителей. Пришли представители от Монте-де-Сосегу, Шао-де-Алекрина, Ломбо, Рибейра-Боты — предместий и пригородов, где голод свирепствовал с особой силой. Стремительно, как ураган, нарастало их отчаяние.

Толпа шла по дороге, иногда останавливалась, о чем-то совещалась. Вот кто-то указал на дом, с него решили начать изъятие съестных припасов.

— Не трогайте ньо Армандиньо. Он дал мне работу, — послышался чей-то голос.

— Да, Армандиньо надо пощадить. И Кана тоже, — поддержали другие.

Вдруг сверху, с холма Саламанса, раздался тревожный перестук барабанов, подобный боевому кличу тамтамов в былые времена. Горожане бросились к окнам, посмотреть, что происходит. И через несколько минут Минделу встрепенулся от спячки.

Вот у дворца губернатора появились первые полицейские. Они были растерянны, изумлены и ничего не предпринимали, чтобы сдержать толпу. А она все росла, накатывала волнами, заполняя площадь.

— Куда они направляются, Жасинто? — спросила жена поэта Морено.

Едва ли кто-нибудь знал это! Все произошло стихийно в этот скорбный для острова день.

— Думаю, для них это может плохо кончиться. Они совсем обезумели, — сказал ей муж.

Внезапно толпа на площади будто застыла. Руководил ли кто-нибудь ею? Она стояла молча, только угрожающие жесты и черные флаги — больше ничего. Да и мятеж ли это?

Потом, дойдя до улицы Дуарте-Силва, она остановилась против особняка Себастьяна Куньи. Неподалеку от него было здание муниципалитета. И вот на балконе вдруг возникла высокая фигура капитана Амброзио. Вытянув вперед руки, он словно хотел коснуться толпы. Толпа замерла, все смотрели на ньо Амброзио. И тогда он заговорил. Вернее, начал диалог с толпой.

— Земляки, вы голодны?

— Да, сеньор, — ответил ему мощный гул голосов.

— У нас нет еды, и мы не знаем, где ее взять.

— В торговом доме Себастьяна Куньи!

Продуктовые склады Себастьяна Куньи находились совсем рядом, рукой подать. Глаза людей загорелись надеждой.

Между тем прибыл полицейский гарнизон во главе с сержантом Ферразом. Никто не обратил на него внимания. Услышав гул толпы, на балконе дома Себастьяна Куньи появились его слуги.

— Ньо Себастьян! Ньо Себастьян! — кричали в толпе.