Час отплытия

Услышав стук в дверь, Биа бросила мыть посуду, оставшуюся после обеда, и пошла посмотреть, кто это.

— Сеньора, это нья Жоана из Ломбо.

— Нья Жоана из Ломбо? Пусть войдет.

Жоана, тяжело ступая босыми ногами и опираясь на палку, вошла в комнату. Худая, густые седые волосы, иссохшее тело семидесятилетней женщины, прожившей нелегкую жизнь. Она стояла, озираясь по сторонам и обшаривая комнату беспокойными живыми глазами. Эта квартира обеспеченных людей ошеломила ее своим благополучием. Сгорбившаяся под тяжестью лет женщина повидала на своем веку немало богатых домов. Она путешествовала с прежними хозяевами, жила в достатке. Все было. Когда-то. В прошедшей молодости. А как переменилось все сейчас, боже мой! Лачуга, кое-как сколоченная из старых досок и остатков жести, с земляным полом; старая циновка, расстеленная прямо на полу, кашупа, которую из жалости дает младший брат; случайные заработки, если нет разгрузки угля. Уж она-то знает, в какой роскоши могут жить люди. Она была счастлива. А сейчас впору идти с протянутой рукой. Она пожирает глазами комнату, отвлекаясь от собственных горестей.

Когда Биа сказала, что пришла нья Жоана, дона Жудит отдыхала, болтая с мужем о пустяках. Жудит исполнилось двадцать лет, и жизнь сулила ей только радости. Она поднялась с постели и пошла взглянуть на себя в зеркало.

— Там одна женщина, я ее не знаю, — сказала она мужу.

— Денег, наверное, просит?

— Может быть. Жалкая такая. Видно, нуждается.

Муж встал, снял японскую шелковую пижаму и надел английский костюм.

— Сеньора, вы уж простите, мне так неудобно. Не помните меня?

— Нет, не помню, нья Жоана. Да вы садитесь.

— Да, сеньора, ноги у меня теперь не те.

— Сюда, пожалуйста.

Старуха неловко села на краешек стула, правой рукой опираясь на палку.

— Знаете, я так обрадовалась, когда услышала, что вы замужем. Так обрадовалась! Нья Коншинья мне сказала: знаешь, дочка ньи Ниты вышла замуж. Я ведь знала сеньору вот такой маленькой. Столько раз на руках носила. Купала, гуляла. Господи, как бежит время.

— Летит, нья Жоана.

— Да-а, сеньо-о-ора. Я у ваших родителей много лет служила. Ваша матушка была так добра ко мне, да и ко всем. Век ее не забуду. Когда она умерла, я столько слез выплакала. Сеньо-о-ора очень похожа на нее. Лицо, и улыбка, и платье. Ну, прямо ваша матушка, которую боженька взял к себе. Так она добра была, так добра. Никогда людям не отказывала.

Жоана не позволила себе увлечься воспоминаниями.

— Потому я так и обрадовалась, узнав, что вы замужем за хорошим человеком. Вы ведь мне как дочь.

— Спасибо, Жоана. Ты так много сделала для нас. — Она хотела предложить вина, но передумала и сказала: — Выпьешь грога?

Дона Жудит извлекла из буфета бутылку грога, наполнила рюмку, достала тарелку с пирожными. Жоана выпила разом всю рюмку и церемонно откусила кусочек пирожного. Жудит вспомнила про кускус, оставшийся с вечера, и поставила его перед гостьей.

— Сеньо-о-ора, можно спросить? Когда вы на континент собираетесь?

— Скоро, нья Жоана. Муж уедет месяца через три, и я за ним.

Старая женщина улыбнулась своим мыслям. Она вдруг ясно увидела себя молодой цветущей девушкой. Она служила у англичан Миллеров на Сан-Висенти… Потом Ливерпуль, Лондон. Счастливые годы, когда она служила у важных господ. Новые туфли, фартучек, отделанный кружевом, наколка в волосах.

— Да-а, сеньо-о-ора, мне это не в диковинку. Лиссабон я знаю как свои пять пальцев. Чего только я не видела, и Лондон, и Италию. Везде побывала. Лиссабон — город избалованный, огромный. Наши Острова в нем целиком уместятся. Красивый город, вам понравится. Золотое было времечко! Жаль, ушло.

— Прошлого не вернешь, нья Жоана. Ничего не поделаешь.

— Вы правы, сеньо-о-ора. А знаете, я ведь служила у больших людей, у англичан. Хозяин компанией управлял. Они меня в Англию и взяли. Холодная страна. В Лиссабоне потеплее, а все равно без теплой шерстяной одежды не обойтись. Со здешней зимой не сравнить.

Лицо ее оживилось. Она радовалась возможности поделиться с кем-то своим опытом.

— Вам понравится. Здесь какая жизнь? Все одно и то же. Море и море до самой смерти. Не уедешь — так и жизни не узнаешь. Все лучшее в большом мире. Только там умеют жить.

Нья Жоана допила остатки грога, вытерла губы и поставила рюмку на поднос. Похвалила грог со сдержанностью знатока. Потом, соблюдая приличия, отставив мизинец, взяла ломтик кускуса и с наслаждением откусила. Дона Жудит с грустью подумала, что, должно быть, Жоана давно не пробовала кускуса.

Вспоминая о дальних странах, о прежних хозяевах, о молодости и счастье, она почти забыла о своей нищете и невзгодах.

Ломбо, жалкая лачуга, нестерпимая жара, плачущая племянница на руках. Предчувствие смерти, медленной, но неотвратимой, в одну из бесконечных тоскливых ночей или одиноких вечеров, когда после захода солнца по острову блуждают таинственные тени, возникшие из темных морских глубин и застывшие над Ломбо, над рекой, над холмом Сосегу, как тени умерших.