Час Пик

Запущенная квартира, сантиметровый слой пыли, бардак и разрушение… В прихожей — батарея пустых бутылок, жена, наверное, уехала, а у этого — «Безутешное горе». Российская, так сказать, классика, свинцовые мерзости русской жизни…

Переживает утрату друга.

Соратник был пьян и угрюм — о погибшем товарище и слушать не захотел.

— Давай лучше выпьем…

— Я вообще–то не пью, — промямлил Писатель, и мысленно оговорился: «но для дела… Обработка полуоткрытых источников информации…»

— Давай, давай… Часик, не больше. Мне самому на студию надо…

* * *

Через три часа Писатель проклял все — и Соратника, и Издателя, благодаря которому сюда попал, и Останкино со всеми его аферами, и российскую страсть к лютым загулам, и даже свое писательское ремесло.

В голове почему–то вертелось: уж лучше бы я всю жизнь в Нью—Йорке таксистом был, чем такое…

Он пытался сосредоточиться, собрать в кулак остаток сил и уйти, но Соратник волевым движением руки останавливал его:

— Сиди…

Когда в грязном московском sky зажглись первые электрические stars, Писатель был пьян мертвецки — он пытался было прислушаться к словам Соратника, однако страшный шум в голове перекрывал слова, и до слуха писателя едва долетали обрывки, ошметки фраз: «…по бабам…», «…говорил жене, что у меня ночует…» «…неделями гудели…», «…не просыхая…»

Писатель не помнил, как заснул, но когда проснулся, с удивлением обнаружил, что находится у себя, и что на столе чья–то заботливая рука поставила реанимационную дозу — две баночки пива…

И тут же — звонок.

— Ну что еще… — с трудом выдавил из себя Писатель.

— Слушай, да ты, оказывается, такой классный мужик! Приезжай ко мне, продолжим, я тебе еще кой–чего расскажу… Вот, вспомнил…

* * *

Особые надежды Писатель возлагал на Актера: как же, культурный, интеллигентный человек, даром, что такой же аид, как и сам Писатель.

Как говорят на Брайтон—Бич… нет, не то, что вы подумали, там говорят: «аид аиду — друг, товарищ и брат». Неужели не поможет… по–братски?!

Актер принял Писателя на кухне.

— Кофе?..

— Ах, да, пожалуйста, — произнес Писатель потеплевшим голосом; вот что значит культура! Не водку предлагает, а интеллигентный напиток–кофе…

Актер пододвинул гостю выщербленную чашечку.

— Вот, это любимая чашечка Влада… Он всегда пил из нее кофе, когда бывал у меня дома…

Писатель оживился.

— Да? Расскажите…

— Но что вам рассказать, — вздохнул Актер. — ну, это такая утрата, такая утрата для всех нас…

— А каким он был? — Писатель острожно пододвинул к себе памятную чашечку.

— Замечательным человеком, — вновь вздохнул Актер. — И — что удивительно! — он никогда не маскировал ни своих достоинств, ни недостатков. Кстати, он и выпить любил…

— Что?

— Кофе… — сделав микроскопический глоток. Актер произнес: — ну, что я могу сказать… Так некстати всплыло в памяти: как–то раз приехал он ко мне на дачу, на машине–тогда у него еще «вольво» была, смотрю — и глазам своим не верю: двух девочек привез. Попочки, писечки — м–м–м! Восторг, а не девочки. Наверняка клиентки из «Поля чудес»… И пока мы с ним там отдыхали… Ну, сами понимаете, что делают мужчины, когда отдыхают на даче без жен… Я вам не как писателю, а как мужчина мужчине рассказываю, — добавил Актёр в свое оправдание.

Писатель недумённо повертел головой — моя, а к чему это Актер?

А тот:

— Какая, спрашиваю его наутро, Влад, понравилась тебе больше, та, темненькая, или светленькая, длинноногая? А он мне — обе, говорит, райское наслаждение. — Вздохнув еще тяжелей, еще безутешней. Актер сделал резюме сказанному: — так вот я к чему: он во всем был такой: если любил что–нибудь, то делал это до конца, во всем объеме…

— …?

— Ну, сразу двоих, — пояснил Актер. — Вот таким он и запомнился мне… — допил кофе, он отодвинул чашечку и добавил: — Боже, до сих пор не верится, кажется, вот–вот, вот совсем недавно это был: дача, девочки… Наверное, это какой–то знак свыше, перст судьбы, предупреждение всем нам…

* * *

Оставался Функционер; во всяком случае, решил Писатель, этот не будет пить заставлять, не будет рассказывать о девочках и откровенничать о том, что знали о покойном «все в Останкино».

Главное — без этого страшного разврата, без леденящей душу «бутылочки», русской народной игры, без пугающей откровенности…

Функционер страдал запорами — это было очевидно по его землистому цвета лицу.

— Что касается смерти известного тележурналиста Листьева, — заученным голосом начал он, — то…

Писатель сделал мягкий жест рукой.

— Извините, но я… Столько версий, столько вариантов… Вы понимаете, я не журналист, я писатель, и факты как таковые…

Функционер бросил на него ненавидящий взгляд, в котором Писатель явственно прочел: «Говно ты, а не писатель…»