Час Пик

Вот только появится, подойдет она к нему, смело так подойдет и скажет…

Люди какие–то все время бегают — из подъезда — в подъезд, из подъезда — в подъезд, суетятся, торопятся куда–то…

Темно уже.

Ну, скоро?

И … — Он!

Точно — он. Узнала. Из тысячи, из миллиона бы узнала. Идет быстро, на ходу с каким–то знакомым переговаривается, и — мимо, не узнает. И без шапки, разве можно зимой без шапки ходить, простудится ведь, и никто за ним не смотрит, некому, наверное…

Владислав Николаевич!

Обернулся.

О, Господи…

— Владислав Николаевич!

Обернулся и — учтиво так, улыбаясь:

— Слушаю.

— Вы меня не помните?

— Простите, но…

— Ну, три года назад… «Поле чудес», миндальное печенье… кроссворд на шеже… «Раймонда»… телевизор японский…

Простите, не понял.

— Я три года назад участвовала…

Не то надо говорить, не то!

— Девушка, извините, но я…

— Владислав Николаевич!

И почему же это Она к нему по имени–отчеству обращается?

— Девушка, извините, я очень спешу…

Комок застрял в горле, слова прилипают к гортани, а тут еще снег этот в рот набивается, ветер…

— Я вас люблю!

Нет, не расслышал, точно, ветер слова в сторону сносит.

Подошел к машине, уселся, спутника своего радом посадил, дверкой хлопнул.

Боже, что делать, Боже, научи, надоумь, Боже, ведь она жила ради этого момента!

Сама виновата: разве о таких вещах так говорят?! Кричать надо было, кричать, на всю Москву:

— Я! Вас! Лю! Блю!

Выбежала на дорогу, проголосовала, машину остановила…

— Вон, за той синей иномаркой — быстро!

Водитель недоуменно посмотрел на странную пассажирку, обсыпанную снегом.

— –А там кто?

— г* Друг мой… Я ему должна кое–что передать! Сказать должна!

— А куда он едет?

— Не знаю…

— Так и будем по Москве кататься?

— Да, за ним, за ним, быстрей!

— Ну, быстрей так быстрей.

Водитель назвал сумму, от которой Она едва в обморок не свалилась: почти вся её зарплата!

Но разве теперь можно думать о таких мелочах, как деньги, тут ведь действительно судьба её решается, и теперь, теперь надо догнать, догнать надо его, во что бы то ни стало догнать, и признаться.

Точно — он ведь не расслышал, не мог он на таком ветру расслышать, но ведь надо, надо ему во всем признаться, ведь она все это время жила этим и ради этого, ведь не может она вернуться в свой райцентр Z. просто так!

* * *

Приехали скоро — ни пробок не было, ни заторов на дорогах.

Остановилась иномарка во дворе дома, вышел из нее он, а Она — следом.

Уже набрала воздуха в легкие, чтобы крикнуть: «Я! Вас! Лю!…»

И видит: подходит он к подъезду, а из него женщина выходит — миловидная, черненькая, с короткой стрижкой, тоже без шапки, вся хрупкая такая, и целует его. А он — её!!!

Перед глазами поплыли огромные фиолетовые пятна, больше того самого барабана из «Поля чудес», во сто крат больше…

Да, такая женщина не может быть сестрой, не может быть родственницей…

Ясно — жена.

Боже, Боже, Боже….

Это был удар, цунами, обвал, катастрофа — точно землетрясение, семь баллов по шкале Рихтера, как в Японии.

* * *

Вернулась из Москвы — и сразу же с горячкой слегла. Сумела только до телефона доползти, номер набрать:

— Приезжай…

И голос — страшный, скрипучий, надтреснутый, першит в горле, сама свой голос не узнает…

Лучшая Подруга приехала, температуру измерила, 39.8, рецепты выписала, и сама в аптеку за лекарствами сбегала.

Чаем отпоила, лекарств дала.

— Ну, легче?

— Да–а–а…

— Ты что — в Москву ездила?

— Ездила… — эхом ответила Она.

— Видела?

— Видела…

— Призналась?

— Да женат он, — вздохнула Она и горько–горько расплакалась.

Несмотря на весь драматизм момента, Лучшая Подруга не смогла сдержать укора:

— Дура ты, дура… Да разве такие мужики бывают свободные? Ты ведь сама об этом догадывалась, сама знала… Что же ты со свиным своим рылом да в калашный ряд?

Да.

Догадывалась.

И знала, наверное… Но конечно же, знала! Но — все равно: она не могла ожидать от него такого коварства, такого низкого коварства, такого вероломства…

* * *

Болела долго: почти месяц. Спасибо Лучшей друге — больничный взялась оформлять, в поликлинику не надо бегать.

Уже почти выздоровела, и тут — танкист пришел, попрощаться пред отправкой на войну.

Лицо черное–черное, будто бы в мазуте, и перегаром несет.

Знать, нелегко сборы в театр военных действий ему даются!

Сел.

Повздыхал сочувствующе.

— Ну, как ты?

— Да так…

— Болеешь все?

— Уже нет…

— Горло болит?

— Немножко…

— Хочешь–подлечу тебя?

Она — вяло:

— Как?

— Ну, как в армии все болезни лечат? Спиртом, конечно, — произнес танкист и полез за флягой.

— Да нет, не надо…

— Десять граммов…

— Да не надо.

— Ну, как хочешь: мне больше достанется…

Спрятал флягу, посмотрел понимающе — стало быть, обо всем уже знает. Подруга Лучшая, наверное, растрепалась. А–а–а, теперь все равно.

Чтобы не заводить разговор о нем, перехватила инициативу:

— Ну, когда вас там отправляют?

— Вроде бы завтра…

— Боишься?

— He–а. А чего их бояться? Я только одного вот никак понять не могу: там ведь говорят, что горстка каких–то бандитов, уголовников воюет… Почему тогда против них танки посылают?

У танкиста было такое выражение лица, словно он хотел о чем–то попросить, что–то сказать, но никак не мог этого сделать — боялся, наверное…