Час пробил

У нас все хорошо! Наш мальчик до смешного похож на тебя. Он почти каждый день спрашивает, когда ты приедешь. Что я могу ответить? Он даже косолапит, как ты, чуть подгребая левой ногой. Дорогой, очейь скучаю без тебя. Даже не представляла, как много ты для меня значишь. Посмотреть бы в глаза тем людям, которые придумали войну. Но у нас их нет. У нас все тихо, все хорошо. Лето жаркое. Малыш бегает голышом, и я целую его в розовую попку. Он часто лежит на траве и, когда хочет пить, пьет прямо из ручейка, который протекает рядом. Сначала я шлепала его, потом разрешила пить. Бояться нечего, кто-то из соседей сказал: в нашем округе, да и вообще в штате самая чистая вода и нетронутая природа. Теперь утоление жажды из ручья стало у нас игрой: он лежит на животе, сучит ножками, а когда я подхожу, набирает воду в рот, смешно раздувая щеки, и пускает струю мне в лицо.

Я очень люблю тебя. Я знаю, как смешно читать эти слова, написанные на бумаге. Что поделать? Если бы я могла, то написала так, чтобы у тебя навернулись слезы на глазах. Вовсе не для того, чтобы ты грустил, а просто чтобы понял, как я тоскую. Я часто плачу, но не от горя. Я плачу, представляя, как ты приедешь и мы останемся вдвоем после всего… после всех этих страшных лет.

Мне только двадцать пять, и впервые я подумала о том, что жизнь коротка. Мне повезло — меня окружают милые, чуткие люди. Мы все ждем вас, ждем как можно быстрее, какими бы вы ни вернулись.

Твои мама и папа мне очень помогают. Они хорошие старики. Я часто бывала к ним несправедлива. Я написала про справедливость и сама удивилась: как можно совершить такую бестактность — писать о справедливости человеку, который может расстаться с жизнью в любую минуту. Но я молю Бога ежедневно, чтобы с тобой ничего не случилось. Я уверена, Он не отвернется от меня.

У нас жарко. Прости, кажется, я уже писала об этом. Все хорошо. Все будет хорошо. Только бы ты поскорее был с нами.

Всегда твоя Джессика».

— «Твоя Джессика», — еле слышно повторил полковник.

— Слушаю, сэр, — тут же вытянулся в струнку сержант, до того протиравший мебель плавными круговыми движениями. Глаза у него были наглыми и хитрыми.

— Письмо жены. — Полковник поднял конверт. «Наверное, сейчас сержант скажет: как хорошо иметь любящую жену или что-нибудь в этом роде».

— Она вас любит, сэр! — вкрадчиво произнес сержант. Вряд ли полковник был ясновидцем, но сержанта знал хорошо. — Это здорово, когда тебя кто-то любит.

«Черт его знает, здорово это или не очень, — размышлял полковник. — Где эти прохиндеи учатся таким словам? Откуда знают, что говорить их нужно, что всем они нравятся и. всех трогают? Хотя, когда говорят, не верят в то, что говорят, ни капли».

— Сэр, — продолжил сержант, — ребята болтают, что наши затевают грандиозную головомойку «джапсам».

— Ребята болтают? — Полковник потянулся и, удовлетворенно улыбаясь, предложил: — А не заладить ли еще ананас?

Полковнику хотелось бы самому знать, врут ребята или нет, когда говорят о головомойке, но не мог же он уронить авторитет старшего офицера, признаваясь в неведении. С другой стороны, он был уверен, что эти ребята иногда знают такое и с такой степенью достоверности, какая ему и не снилась. Даже ему сверху ничего не сообщают. Глупость, конечно. Он, например, не знает ни звания штатского, который приезжал, ни ведомства, где тот служит. Ничего. Просто незадолго до появления необычного посетителя полковнику позвонили и приказали принять человека, выполняющего специальную миссию, и как можно быстрее исполнить все его распоряжения. До чего же он не любит этих слов — «специальная миссия». Под ними может скрываться все, что угодно: от посещения публичного дома до свержения законного правительства, скажем, Швейцарии, где уже и думать забыли о том, как это делается. Единственно, что удалось узнать полковнику, да и то случайно, — имя визитера. Тот два раза звонил из кабинета Макбрайда и назвался Генри. Генри курил тонкие голландские сигары, носил серые

костюмы и шляпы с мягкими полями, — больше полковник о нем ничего не впал. Было ли это настоящим именем или прозвищем, оставалось лишь гадать…

— Не нравится мне этот Генри с мягкими полями, — Наташа перевернулась на живот, набрала в кулак песок и стала сыпать ему на спину. Песок вытекал тонкой струйкой.

— Не Генри с мягкими полями, а шляпа с мягкими полями, — поправил Лихов, и оба по каким-то едва уловимым признакам поняли, что сегодняшний день вряд ли окажется во всем удачным.