Час расплаты

– Когда я отказалась заниматься с ним сексом, он решил отпялить меня всеми другими возможными способами, – сказала она, спеша выговориться, пока не передумала. – Если я не соглашусь, то меня исключат, сказал он. Он сказал, что вы были против моего зачисления и только он сражался за меня. Но если я откажусь, он не будет больше препятствовать моему исключению.

Гамаш слушал, кивая:

– И вы, конечно, поверили ему. Да и как не поверить?

– Я ему не поверила, – возразила Амелия. – Я знала, что он говнюк. А вы казались таким, – она замешкалась, подыскивая слово, – таким добрым.

Они посмотрели друг на друга, и между ними на мгновение возникла близость, почти мучительная. Жан Ги чувствовал, что должен отвернуться, но не смог.

Он знал, что лежит в коробке. И знал, что скрывается во взгляде Гамаша. А еще он знал, что Амелия Шоке почти наверняка не знает, кто она такая.

И кто такой Арман Гамаш.

– Но я не думала, что вы сумеете противостоять ему, – сказала она. – А рисковать не могла. Ведь вы же позволили ему остаться, в конце-то концов.

Это был не упрек, просто объяснение. Но Жан Ги понимал, какое внутреннее кровотечение вызвали эти слова. Гамашу нечего было сказать.

– Мы верили вам, сэр, – заговорила Хуэйфэнь. – Мы думали, что с вашим появлением это прекратится, но стало только хуже.

Жан Ги почти слышал, как колотится в груди Гамаша сердце, и боялся, что оно может в любую секунду разорваться.

– Я совершил ужасную ошибку, – сказал Гамаш. – И вы все заплатили за нее. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы загладить мою вину.

И тут раздался другой звук. Совершенно неожиданный.

Смех.

– Герцог был прав, – сказал Жак. – Вы слабак.

Смех сменился презрительной улыбкой.

– Ледюк сделал меня сильнее. Я поступил в академию мальчишкой. Избалованным, неженкой. А он закалил меня. Подготовил для работы в полиции. Он сказал, что больше меня ничто не испугает, и он был прав. Он отбирал самых перспективных агентов и делал их еще круче.

– Ты ошибаешься, – возразила Хуэйфэнь. – Он отбирал тех, кто представлял для него наибольшую угрозу. Тех, кто в один прекрасный день смог бы отважиться и восстать против того, чему он учит. Ты помнишь, каким ты был в свой первый день в академии? Я помню. Не неженкой и не избалованным. Это Ледюк тебе так сказал, но он лгал. Ты был забавным, умным и целеустремленным. Ты хотел помогать, быть добрым.

– Я был глупым мальчишкой.

– Ты был доброжелательным, – сказала Хуэйфэнь. – А теперь посмотри на себя. Посмотри на меня. Он выбрал нас. И он нас сломал.

– Меня он не сломал, – возразил Жак. – Я сильнее, чем когда-либо прежде.

– Крепче всего там, где было сломано, – сказала Амелия. – Это ведь так, сэр? Вы написали эти слова на доске в первую неделю.

– Если перелому позволяют зажить, – кивнул Гамаш. – Да.

– Три года.

Все посмотрели на Хуэйфэнь. Она говорила обыденным голосом. Просто давала отчет старшему офицеру.

– Это началось в первый месяц наших занятий. Мы никогда не знали, когда нас вызовут и мы должны будем явиться в его квартиру. Иногда одни, но чаще с другими.

– Что там происходило? – спросил Гамаш.

Так не хотелось это слышать, но долг обязывал.

– Он доставал свой револьвер, – ответила девушка. – Был разработан целый ритуал. Герцог клал револьвер на поднос с гравировкой девиза Квебекской полиции. Выбирал кого-нибудь из нас, чтобы мы принесли поднос в гостиную.

– Это считалось честью, – пробормотал Натаниэль.

– Но самой большой чести удостаивался тот кадет, который приносил второй поднос, – продолжила Хуэйфэнь. – С пулей.

– Мы тащили жребий, – сказал Натаниэль. – Побеждала длинная соломинка.

Он начал хихикать и не смог остановиться, хихиканье стало перерастать в истерику, и тогда Амелия прикоснулась к его руке. Успокоила его.

– Я побеждал три раза, – произнес Натаниэль еле слышно.

Он выпрямился и посмотрел в глаза Гамашу. Вызывающим взглядом.

– Три раза мне пришлось вставлять единственную пулю в камеру. И вращать барабан…

Натаниэль не мог продолжать, и заговорила Хуэйфэнь:

– И поднимать револьвер. – Она поднесла палец к виску, изображая оружие.

У нее тоже перехватило горло, и тогда вступила Амелия.

– И нажимать на спусковой крючок, – тихо сказала она.

– Три раза, – прошептал Натаниэль.

– Дважды, – сказала Амелия.

Она вскинула голову и сжала губы.

Ни Хуэйфэнь, ни Жак не сказали ни слова, и Гамаш с ужасом понял, что они сбились со счета.

– Вы очень смелые, – сказал Гамаш, глядя им в глаза, в которых сверкала искорка безумия.

– Будь я смелым, я бы отказался, – возразил Натаниэль.

Гамаш неистово затряс головой:

– Non. У вас не было выбора. Когда сидишь здесь, в церкви, то может показаться, что выбор был. Но это не так. Из всех вас трусом оказался Серж Ледюк.

– В тот последний раз, – прошептал Натаниэль, глядя на Гамаша широко раскрытыми глазами и не замечая слез, катившихся по щекам, – я молился, чтобы револьвер выстрелил. Я обмочился.

Его голос был еле слышен.

Гамаш встал и притянул к себе молодого человека. И обнимал его, пока Натаниэль рыдал.

Сломленный. Но теперь, возможно, исцеленный.