Час шестый

За всеми думами вроде забылось, отодвинулось в сторону ночное виденье в банном окне, а тут и кривая Таня пришла.

— Баушка, пускай оне спят, а когда пробудятся, дак я прибегу к тому времю.

— Беги, матушка, беги! Я тут буду, не уйду.

Вера Ивановна размочила сухарь, косу в другую руку и скорей в гору, чтобы не опоздать на силос.

Бабы и девки с косами собирались почему-то около избы нового председателя.

— Гли-ко, до чего добро, все-то стало у нас новое, — говорила смешливая Новожилиха. — Новая сварьба в Шибанихе, коров будем кормить по-новому, про силос мы раньше не слыхивали. Председатель новой, изба у него новехонька…

— А Микуленок-то какой был, такой и есть, — заметила Людка Нечаева и оглянулась. Но ни Палашки, ни Евграфа с Марьей на виду пока не было.

— Предрикой стал, — сказала Таисья Клюшина. — Как раньше таскал, так и нонче таскает.

— А чего начальник-то на тарантасе уехал?

Начали подходить мужики, толпа у прогона росла, как будто продолжалось вчерашнее собрание, только без протоколов.

— Митьку Микулин поставил в бригадиры по этому порядовку, — сказал сонный Володя Зырин, — По другому порядовку решили сделать вторую бригаду. Становись, бабы, в две шеренги!

Поднялся шум хуже вчерашнего:

— В ково командиром в эту нашу ширингу?

— Говорят, Кешу.

— Не надо нам Кешу, с им только в карты играть!

— Становись товды сам!

— Где Евграф?

— Да он в пастухи, вишь, наладился, не буду, говорит, председателем ни за трудодни, ни за деньги.

— Нет, пускай срочно все отдают Миронову! И печать, и омбарные книги! — кричал Судейкин.

— Киндя, ты кому это говоришь? Так тебя и послушали.

— Послушают, ежели совесть есть.

— Нам без Сопронова опеть не разобраться.

— А вот и сам он идет!

— Игнатей Павлович, правда ли, что нонче стало две Шибанихи? Объясни, пожалуйста, в определенности и по-русски.

Сопронов снова стал прежним:

— Да, товарищи, есть решение Ольховского ВИКа! В «Первой пятилетке» постановили сделать две бригады в связи с многочисленностью людей в нашем колхозе.

— Кто решил? На собранье об этом речи не было.

— Где предрик?

— Предрик-то спит, — молвил Судейкин.

— Не с Палашкой ли? — обронил кто-то из мужиков, но эту реплику замяли, потому что Палашка и Вера, держа на плечах косы, как раз подходили со стороны Самоварихина подворья.

Солнце всходило все выше и припекало. Начальство во главе с Игнахой опять забилось в контору. Туда же пришел и председатель РИКа Микулин, он и взял на себя все руководство. Решали, что делать с подпиской на заем, говорили о шести сталинских условиях, о задачах кролиководства и повсеместного силосования. Когда дело дошло до уборки и озимого сева, а главное, до строительства нового скотного двора, в конторе скопилось порядочно народу. Но все это было «мужское сословие», как выразился Киндя Судейкин. Оно не спешило косить на силос… Косили по реке бабы и девки, а в конторе мужики переводили табак. Говорили и про Сельку-шила, который направлен в Вологду поступать на ветеринарный рабфак. Селька был послан на этот рабфак без производственного стажа, как пострадавший от кулацкого засилья…

Микуленок зачитывал постановление РИКа по дорожному строительству и делал сообщение по международному положению, где говорилось о японо-китайской войне и члене германского рейхстага Кларе Цеткин, которую травят немецкие фашисты. Тогда и послали Мишу Лыткина за Евграфом.

Новоизбранный председатель, однако же, в то утро на люди не появился. Напрасно Лыткин дважды бегал за ним. Евграф подался косить с женщинами, а Марья нянчила Палашкину деву.

Палашка с Верой уходили косить к реке словно на праздник.

— Баушка, я покошу, дак приду! — издали кричала Вера старухе Тане. — Приду и робят чем-нибудь покормлю…

— Иди, иди с Богом. Пусть робетёшечки спят. Может, и я их покормлю чем, когда пробудятся…

Кривая Таня пошмыгала носом и заспешила из предбанника в баню. Самый маленький начал сказываться.

Кормить старухе четырех роговских «мужиков» было нечем. Милостыньки в решете кончились, а в корзине оставалось всего два сухаря и одни крошки. «А пускай спят», — подумала Таня и посадила самого младшего на порог. Сама устроилась рядом и тихо запела:

Утушка палевая,
Где ж ты, где ночевала.
Там, там на болотце,
В пригороде на заворце.

Заунывную бабкину песенку Сережка услышал сквозь сон и пробудился. Толкнул спящего Алешку:

— Вставай, ведь проспали! Сейчас окуни перестанут клевать.

Алешка продрал глаза и спрыгнул на ноги, нашел завалившиеся под лавку штаны.

— Куды лыжи-то навострили? — спросила Таня, когда оба парня вышмыгнули из бани на солнышко.

— Мы удить!

«Слава тебе, Господи, эти-то уж у Верки большие, — подумала Таня. — Знают уж и сами, что ись-то нечего. Ушли, дак и ладно. И добро, ежели рыбы наудят».

Таня снова запела «утушку». Самый маленький Рогов слов не знал еще, но что-то мычал, как будто подпевал бабке. Иванко, первый сынок Павла Рогова, крепко спал на нижнем полке…

Шли мужики с топорами,
Утушку распугали…

А в осоке у омута крякала настоящая утка.