Час шестый

Но Серега, несмотря на голод, стеснялся идти на краснофлотскую свадьбу. Его чуть не силой затащили в дом Тоньки, когда он случайно появился на улице. Это было уже вечером. Гуря пригнал стадо, и в Шибанихе как раз возник жуткий переполох: клюшинская корова пришла из поскотины хромая, и весь хребет у нее был в крови. Густая кровь засохла на хребте и с боков. Таисья ревела на всю деревню. Гуря взахлеб говорил каждому встречному: «Он не наш, не наш медведко-то, он из Залесной пришел. Нашего медведко смирёной, я ево знаю. Это залесенской! Как он выбежит, как скочит на ее, она так и присела, корова-то. Он и давай ее грызть. Вся скотина ревит, медвидь ревит, я пуще всех! Так и ревим, так и ревим!.. Я батогом кинул в звиря-то, он и побежал в лес. Из-под него корова еле выбралась. Не наш, не наш этот медведко! Наш бы не стал корову грызть…»

Но Гурю уже никто не слушал. Бабы шумно толклись около клюшинского двора. Кричали, махали руками. И хотя корова стояла на своих ногах, Новожил подал совет прирезать.

— Облавой надо идти в поскотину! — утверждал Жучок, а Савватей Климов все спрашивал Володю Зырина:

— Ружье-то с пулей у кого ноне? Не в канторе?

— Откуды мне знать, где ружье?

— Облаву, облаву надо!

— Ежели звирь крови попробовал, его уж из поскотины облавой-то и не выгонишь, — доказывал Киндя Судейкин. — Пустое дело!

— А чего он колхозных не трогает?

— Дойдет дело и до колхозных!

… Дедко Клюшин обмывал коровьи раны холодной водой.

VI

Петровский пост не мог утихомирить шибановцев, деревня как будто ждала каких-то новых, еще более занятных событий. Не столько выборы нового председателя и приезд Микуленка, сколько предстоящая свадьба взбудоражила оба конца. Старики и старухи вроде Новожилихи не одобряли свадьбу во время поста, в разгар сенокоса, но Васька Пачин был непреклонен. Правда, краснофлотец не хотел широкого шума. Он пригласил на пиво одну родню, свою и Тонькину. Два «холостяка», названные так женихом (то бишь Серега с Алешкой), сидели сперва за печью в кути и уплетали пшеничные пироги, испеченные с вяленым мясом и творогом. У обоих даже за ушами попискивало. Попробовали и сусла, но оно им не задалось. Одним словом, оба неожиданно оказались сытыми, а к вечеру их, как настоящих мужиков, посадили за свадебный стол.

Под святыми сидели жених с невестой. На Тонюшке в тон краснофлотской форме небесного цвета сатиновое платье, на плечи накинута зеленого цвета атласовка.

По обе стороны молодых сидела родня: Тонькина мать и два брата с одной золовкой, Вера Ивановна с Аксиньей, тетка жениха Марья Миронова и подруга Тони задушевная, Палашка, в своей кашемировке. Юбка и кофта Палашкины тоже были праздничные. «Холостяки», Серега с Алешкой, и были усажены в этом ряду, а на скамье за приставным столом разместилась родня из Залесной, Славушко со своей женой из Ольховицы. Шмыгала носом и кривая старуха Таня, без коей не обходилась ни одна свадьба. Там же сидел и гармонист Володя Зырин. Гармонь пока была спрятана на полати.

Пахло нафталином и городскими папиросами, на трех столах были нарезаны всякие пироги, поставлены ладки со студнем и жареным петухом, на каждом столе стояло по одной белоголовой «рыковке», пустые пока рюмки и стаканы. Но вот младший Тонюшкин брат Евстафий, нарочно сидевший с краю, принес из сеней ендову с пивом.

Старший брат разлил водку по рюмкам и по стаканам пиво. Хлопнул в ладони и сказал, не вставая с лавки:

— Гости хозяйские, не обессудьте! Чем богаты, тем и рады. Спасибо, что пришли, не побрезговали. Выпьем, чтобы семья у Василья Даниловича не рассохлась, как телега… — Хозяин свадьбы сделал заминку, хотел добавить «немазаная колхозная», да вовремя хватился и произнес в сестрину сторону:

— Антонина, а ты, матушка, береги своего Василья Даниловича, норови ему во всем! У его воно какая служба сурьезная. С Богом, живите дружно.

Тут все начали чокаться и поздравлять молодых. Мужчины, каждый на свой манер, выпили рюмки. Кто сразу пивом запил, кто потянулся за пирогом, кто ложкой зачерпнул бараньего холодца. Старухи и женщины лишь обмочили губы, кое-кто сморщился. Заговорили все сразу, как на вчерашнем собрании:

— А где Евграф-от, Евграф-от у нас куды девался?

Миронова за столом действительно не было. Марья только отмахивалась:

— Не говори лучше, с утра и не ел! Лобогрею было запряг, а она и руками не машет. В лес утянулся, больше некуды…

Кривая Таня, какая-то дальняя родственница Роговым, а не Паниным, мусолила беззубым ртом пшеничный мякиш:

— Поехал, девушка, поехал Евграф-от, на эдаких-то оводах…

Разговор перешел на клюшинскую ободранную корову, на медведя и пастуха Гурю.

Жених шепнул что-то невесте на ухо, и Тоня в ответ согласно кивнула. Тогда и решено было послать Алешку искать Евграфа. Парень проворно вылез из-за стола, за ним увязался Серега Рогов. Оба и рады. Вера Ивановна про себя улыбнулась: «Слава Богу, оба парня севодни сыты». И пожалела Самовариху, оставленную водиться с младшими Роговыми и Палашкиной сиротой.

В избе уже копился народ, чтобы поглядеть на свадьбу. Сережка с Алешкой побежали в четвертое поле.