Час совы

Григорий уходит исполнять поручение, а я иду в мастерскую. В дальнем её углу светится желтоватым светом давно погасший горн. Это — здесь. Иду по станции. Матросы уже не сторонятся меня. Они от комиссара и Григория уже знают о моей роли в сегодняшнем бою. Меня радушно приветствуют и угощают махоркой. Не отказываюсь и закуриваю, остановившись возле пленных офицеров. Они сидят в тени здания вокзала и равнодушно смотрят перед собой. Только один артиллерийский поручик разглядывает меня с заинтересованным видом. Точнее, даже не меня, а моё снаряжение. Мне кажется, что в его глазах горят искорки удивления: откуда, мол? А вдруг, это — наш? Вот было бы здорово! Тогда мои скитания можно считать завершившимися. Но как это проверить?

— Что это вы, поручик, так на меня уставились? — спрашиваю я и тут же закидываю пробный камень, — Любопытствуете, кто я такой? Коршунов Андрей Николаевич. А вас, разрешите узнать, как зовут, и давно ли вы покинули Монастырь?

— Что, в Совдепии за погляд уже деньги стали брать? — раздраженно говорит поручик, — В монастырях я отродясь не бывал, вы меня с кем-то путаете, а с теми, кто большевикам продался, предпочитаю не знакомиться.

Он демонстративно отворачивается, а я вздыхаю: или ошибся, или на агента ЧВП нарвался. Уж наш-то хроноагент меня бы узнал и понял. А жалко.

К назначенному времени прихожу в помещение телеграфа. Там уже сидят Платонов и Григорий. На столе стоят бидон спирта, жбан с квасом, коврига хлеба, шмат сала, полдюжины яиц, пять луковиц и две селёдки.

— Чем богаты, тем и рады, — приглашает Григорий.

— Погоди, — говорю я, — я тоже кое-что могу на этот стол добавить. Принеси воды.

Когда Григорий приносит в котелке воду, я предлагаю:

— Давайте, первую — под сало и селёдочку. А ко второй я горяченького организую.

Все соглашаются, и Григорий по знаку комиссара наливает в стаканы спирту на два пальца.

— Ну, за Победу! — провозглашает Платонов, поднимая стакан.

Выпиваем спирт, запиваем его квасом и закусываем салом и селёдкой с луком. Я кидаю в котелок термическую капсулу, наливаю кипяток в миску и кидаю туда три таблетки. Через пару минут ставлю перед сотрапезниками три дымящихся бифштекса, каждый с полторы ладони размером, с жареной картошечкой, луком и яйцом. У Григория глаза лезут на лоб, а Платонов смеётся:

— А знаешь, Гриша, откуда к нам товарищ Коршунов пришел?

— Знаю одно: не от Реввоенсовета он, как ты нам сказал, — он достаёт из-за пояса ствол от «мухи», — Таких штук там нет, это точно.

— Угадал. Не из Реввоенсовета он пришел, а из будущего. Только ты ребятам ничего об этом не говори, всё равно не поверят, только болтуном ославят. А мы сейчас попросим Николаича рассказать нам поподробней об этой, как её?

— Фазе Стоуна, — подсказываю я.

— Вот-вот, о Фазе Стоуна и о том, как вы там работаете. Расскажешь?

— Расскажу, — соглашаюсь я, — Только давай, сначала выпьем за вашу окончательную Победу и закусим как следует.

— Это что, в будущем такими таблетками питаются? — спрашивает Григорий, закусывая спирт бифштексом.

— А что, не вкусно? — спрашиваю я, улыбаясь.

— Нет, почему же? Просто любопытно.

— Это спецпаёк десантника, чтобы можно было в полевых условиях приготовить что-нибудь на скорую руку. А так там едят так же как и здесь. И от выпивки не отказываются.

— Это-то мы поняли! — смеётся Платонов.

— Вы закусывайте, — предлагаю я, — не экономьте. Кончится, я ещё что-нибудь приготовлю.

До поздней ночи я рассказываю комиссару и матросу о Монастыре, о его жизни, о своих товарищах, о нашей работе. Они слушают с интересом, не прерывая. Григорию даже приходится напоминать, чтобы он закусывал.

— Эх! Вот это — жизнь! Вот это — дела! — вздыхает он.

— Выходит, вы, как ангелы-хранители? — говорит Платонов, — Где беда, и вы туда.

— Получается, что так, — охотно соглашаюсь я.

— А какой же вы там нации? — интересуется Григорий.

— А разных. Я — русский, жена моя — чешка. Друзья мои — русский и итальянец, а жены у них: француженка и полячка. Есть среди нас и немец, и поляк, и украинец. Начальники мои: один — француз, другой — швед. Есть и англичане, и американцы, и испанцы, и китайцы, и японцы.

— Интернационал, одним словом, — поводит итог Платонов.

— Григорий, а в вашем отряде есть гитара?

— В отряде нет, но я видел у кого-то из пленных.

— Разыщи.

Григорий уходит. В этот момент раздаётся сигнал телеграфного аппарата, и он начинает отстукивать ленту. Вернувшийся с гитарой Григорий, пока я настраиваю инструмент, читает сообщение, и лицо его светлеет:

— Штаб фронта поздравляет нас с успешным выполнением задания. Утром сюда прибудут: кавалерийский полк, два пехотных батальона и артдивизион. Задача: закрепиться и готовиться к участию в общем наступлении фронта.

— Вот так-то, Николаич! — радуется Платонов, — Дела идут успешно. Может, останешься с нами и пойдёшь до Победы?

— Нет уж, Петрович. Каждый должен жить в своём Времени.

— А ты разве в своём живёшь? Да и сейчас, пойдёшь, леший знает, куда попадёшь. Сам же рассказывал, как с людоедами воевал и от муравьёв бегал.