Час ведьмы

— Возможно. Но он почтительно отзывается о вас, говорит с должным уважением и заявляет, что не понимает, почему на него льется ваш женский яд.

— Во мне нет яда — ни женского, ни какого-либо другого. Я не змея и не ищу сношений с ними — ни с настоящими, ни с теми, кто прячется за другим фасадом.

Взгляд священника стал чуть холоднее. Она не дерзила, но и не проявляла почтительности.

— Как добропорядочным христианам нам следует подтверждать правомерность своих действий, — сказал он. — Господь не терпит дерзости. Не будем забывать о том, какой ценой нам обходится бунт.

— Я не бунтую против Господа. Я всего лишь пытаюсь развестись с мужем.

Краем глаза она увидела встревоженное лицо матери.

— Нотариус Бенджамин Халл приходил ко мне и просил, чтобы я явился на слушание, — сообщил преподобный.

— О чем он просил вас? — поинтересовался Джеймс.

— Он считает, что вашей дочери пойдет на пользу, если я выскажу мнение церкви о том, может ли муж бить свою жену.

— Благодарю вас, — сказал Джеймс.

— Я еще не решил, приду ли я туда лично. Возможно, просто дам показания, которые он сможет записать и предъявить магистратам.

Преподобный вновь повернулся к Мэри.

— До меня дошли слухи об этих трезубых вилках. И многие обсуждали ваше мнение по поводу их использования.

— Это просто столовые приборы, Джон, — сказал ее отец, прежде чем Мэри успела ответить.

— Использовать трезубый прибор, когда все всегда довольствовались двузубыми, кажется довольно бессмысленным, — заметил преподобный.

— Во время резки мяса они удобны, — ответил Джеймс.

Мэри закрыла глаза, расстроенная тем, какой оборот принял разговор. Но она тут же открыла их, когда услышала слова преподобного:

— Мне всегда было достаточно ножа и ложки, но я полагаю, что, если бы Дьявол замыслил искусить кого-либо, он использовал бы средства получше вилки.

— Согласен, — подтвердил Джеймс. — Если хочешь попробовать…

— Нет, но благодарю за предложение.

— С точки зрения Томаса, это просто оружие, — напомнила им Мэри. Она чувствовала, что это важно: напоминать им, как муж набросился на нее с вилкой, — что это стало для нее последней каплей. Разве они не чувствуют ее желание освободиться от него, столь же ощутимое, как солнечные лучи на коже в жаркий июльский день?

— Всего несколько минут назад я подробно рассказала вам, как он проткнул меня ею.

— Я понимаю, Мэри, все понимаю, — кивнул Нортон. — Сейчас об этом известно далеко не всем, но, уверен, ваш отец знает: шесть лет назад я был против казни Анны Гиббенс.

— Я помню, — сказал Джеймс. Лицо Присциллы побелело. Анну Гиббенс повесили по обвинению в колдовстве в 1656-м здесь, в Бостоне, и ни ее богатство, ни тот факт, что она приходилась невесткой бывшему губернатору колонии, не спасли ее от петли. Приговор вынес сам Джон Эндикотт[5]. Сама мысль о том, что призрак Анны Гиббенс мелькнул в их беседе, внушала ужас: прошение Мэри было о разводе, но его, точно опавший лист, несло ветром к Сатане.

— Я бы предпочел отлучить ее от церкви, — продолжал священник. — Но я уверен, до вас доходили новости из Хартфорда о том, как в этом году там собрались прислужницы Дьявола.

— Да, мы слышали об этом, — ответил Джеймс.

— Если вы настаиваете на своем прошении, Мэри, вас неизбежно попытаются оклеветать. Возможно, против вас даже выдвинут обвинения, — сказал преподобный.

— Но на суде есть место и правосудию, — ответила она.

— Возможно. Возможно, нет. Мы смертные, и, как бы ни пытались, все равно наше видение останется искаженным. Среди тех, кто, по моим представлениям, придет свидетельствовать против вас, будут ваша служанка, Кэтрин, матушка Хауленд и доктор Пикеринг. Могут быть и другие.

— Но я ничего не сделала! Почему матушка…

Отец положил ладонь на ее руку и сжал, призывая к молчанию.

— Это был мудрый совет, Джон. Благодарю тебя за эту откровенность.

— Мэри, я предлагал вам изменить решение и понимаю, что вы этого не сделаете. Это ваш выбор. Я также понимаю, что вы не заинтересованы в ходатайстве церкви. Это тоже ваш выбор, поэтому я не привлекаю старост к этому делу. Но если вы готовы принять от меня два небольших совета, то вот они.

Она в тревоге ждала.

— Первый: с нынешнего дня и до самого процесса не пытайтесь как-либо повлиять на мнения матушки Хауленд и Кэтрин Штильман.

— А второй? — спросила она.

— Доверьтесь своему отцу и мне. Я не хочу еще одной Анны Гиббенс на своей совести, а также чтобы хартфордское безумие коснулось и нас.

И она поняла, что он имеет в виду. По крайней мере, думала, что поняла. Она видела, как ее родители и преподобный Джон Нортон украдкой переглядывались, точно заговорщики. Заметила по их глазам, что, если она не будет осторожна, ей грозит участь куда более худшая, чем жизнь с Томасом Дирфилдом.

12