Час волка

– Виктор считает, что ты какой-то особенный.– Он пробурчал слово «особенный» так, будто оно было ему ненавистно.– Он говорит, что ни– когда не видел, чтобы кто-нибудь так боролся за жизнь, как ты. О, у него на тебя большие виды.– Он горестно фыркнул.– Послушай меня: ты – жалкий щенок, но должен признать, что тебе повезло. Виктор прежде ни для кого не охотился. Он делает теперь это для тебя, потому что, как он говорит, ты еще не готов к превращению. Послушай, ты или станешь одним из стаи, как все, или мы тебя сожрем. И тогда именно я размозжу твой череп и высосу твои мозги. Как тебе это нравится?

– Я… думаю…– Михаил опять попытался встать. Пот заливал ему лицо. Он поднялся только усилием воли, совершая насилие над измучен– ными мышцами. Ноги его чуть было опять не подкосились, но он все-таки стоял, тяжело дыша, и смотрел в лицо Франко.– Я думаю… однажды… мне придется убить вас! – сказал он.

Франко воззрился на него. Молчание затягивалось; вороны вдалеке перекликались друг с другом. И тут Франко засмеялся – на самом деле, скорее даже зарычал – и часто заморгал от смеха, прижимая пальцы к разодранной щеке.

– Ты? Убить меня? – он снова засмеялся, снова заморгал. Глаза у него были ледяными и грозили жестокостью.– Я думаю, сегодня стоит ос– тавить тебя в живых,– сказал он, будто бы из милосердия. Михаил дога– дался, что на самом деле причина заключается в страхе, который Франко испытывал перед Виктором.– Как я уже сказал, тебе повезло.

Он огляделся, глаза его сузились, чувства были настороже. При– знаков берсеркера не было, если не считать развороченных могил и пе– реломанных костей; вскопаная земля и кучи листьев не сохранили ника– ких следов, не было и клочьев шерсти, зацепившихся за колючки в тра– ве; берсеркер к тому же покатался в гниющей плоти, чтобы отбить свой запах. Святотатство против стаи было совершено вероятно часов шесть– семь назад, подумал Франко. Берсеркер уже давно исчез. Франко сделал несколько шагов, нагнулся и согнал мух, подобрал маленькую истерзан– ную руку, кисть еще держалась на ней, и поднялся в полный рост. Он нежно трогал пальчики, распрямил их, как лепестки странного цветка.

– Это от моего,– услышал Михаил его тихие слова.

Франко опять наклонился, разгреб горстью землю, положил истер– занную ручонку и тщательно засыпал ее землей. Он примял ее и прикрыл опавшими бурыми листьями. Затем долго сидел на корточках, а мухи жуж– жали над его головой в поисках исчезнувшей плоти. Несколько их сели на окровавленную щеку Франко и пировали там, но он не шевелился. Он неподвижно уставился на сочетание цветных пятен земли и листьев перед собой.

Затем он резко встал, повернулся спиной к потревоженному саду и быстро зашагал прочь в лес, не оглянувшись на Михаила.

Михаил дал ему уйти, потому что знал дорогу домой. Да даже если бы он и потерялся, то смог бы идти по запаху Франко. Силы возвраща– лись к нему, пульсирующая боль в голове и сердце утихла. Он смотрел на сад с раскиданными скелетами, думая о том, где будут лежать его собственные кости и кто зароет их. Он отвернулся, отгоняя эти мысли прочь, и пошел по следам Франко, чуя их на потревоженной земле.

Глава 3

Еще три весны наступили и ушли, и двенадцатое лето жизни Михаила обжигало леса. В течение этого времени Рената чуть не умерла, зара– зившись от больного кабана. Виктор сам выхаживал ее и охотился для нее, доказывая, что и гранит может размягчиться. Поля родила девочку, которую произвел Франко; той же ночью дитя умерло, тельце ее было ис– коверкано и покрыто светло-бурой шерсткой; ей было всего лишь два ме– сяца от роду. Никита осеменил чрево Олеси, но росточек вышел наружу кровью и плотью, когда не прошло еще и четырех месяцев.

Михаил ходил в одежде из оленьей шкуры и в сандалиях, которые сшила ему Рената, его старая одежда совсем на него не лезла и изорва– лась в клочья. Он рос, становился неуклюжим, на предплечьях и ногах стали расти густые черные волосы. Разум его тоже рос на пище из книг Виктора: математике, русской истории, языках, классической литерату– ре – всех тех яствах, которыми потчевал его Виктор. Иногда учение шло легко, в другое время Михаил только и делал, что спотыкался на чем– то, но громовой голос Виктора в большом зале руководил его вниманием. Михаил даже полюбил Шекспира, в особенности тревоги и волнения Гамле– та.