Час волка

Человек, чье имя было названо, немедленно встал из-за стола и прошел во внутренний кабинет, стуча каблуками по бетонному полу. Он был массивен и широкоплеч, в дорогом коричневом костюме, безукоризненно белой рубашке, с черным галстуком. У него было округлое, мясистое лицо всеми любимого дядюшки, человека, который обычно рассказывает сказки на ночь.

Стены кабинета были увешаны картами, разрисованными красными стрелками и кружочками. Некоторые стрелки были соскоблены, нарисованы вновь и нарисованы по-другому, а многие из кружочков были перечеркнуты гневными штрихами. На большом столе лежали еще карты вместе со стопками бумаг, положенных на подпись. Рядом стоял маленький железный открытый ящик, а в нем удобно располагались ванночки с акварелями и кисти конского волоса разных размеров. Человек подтянул стул с жесткой спинкой к мольберту, стоявшему в углу комнаты без окон, а на мольберте в процессе работы была картина: акварельное изображение белого сельского домика, за которым поднимались розовевшие зазубренные горные вершины. На полу у ног художника были другие картины домиков и сельских пейзажей, все они были брошены незаконченными.

— Здесь вот. Вот тут. Видишь его? — на художнике были очки, и он постучал кистью по намазанной тени у края сельского домика.

— Я вижу… тень, — ответил Мартин.

— В тени. Вот там! — он снова постучал, пожестче. — Вглядись поближе.

Он схватил рисунок, испачкавшись в краске, и сунул его в лицо Мартина.

Мартин судорожно глотнул. Он видел тень, и больше ничего. Но, похоже, от его видения зависело многое, и нужно было относиться к этому осторожно.

— Да, — ответил он, — мне кажется… я действительно вижу.

— А-а, — сказал, улыбаясь другой. — А-а, так вот он где! — Он говорил по-немецки с густым, можно даже сказать, неуклюжим австрийским акцентом.

— Волк! Вот здесь, в тени! — Он показал деревянным концом кисти в темный округлый мазок, в котором Мартин не мог различить ничего. — Волк в засаде. И смотри сюда! — Он вынул другой рисунок, плохого исполнения, извилистого темного речного потока. — Видишь его? За скалой?

— Да, мой фюрер, — сказал Мартин Борман, уставившись на скалу и одну-две ломанных черточки.

— А тут, вот здесь! — Гитлер показал третий рисунок, изображавший лужайку с белыми эдельвейсами. Он показал своим выпачканным красками пальцем на два темных пятна посреди освещенных солнцем цветов. — Глаза волка! Видишь, он подкрадывается ближе! Знаешь, что это означает, верно?

Мартин замялся, потом медленно покачал головой.

— Волк — это мой счастливый символ! — сказал Гитлер, не скрывая возбуждения. — Об этом же известно всем! И вот — в моих рисунках появляется волк по своей воле. Нужно ли более ясное предзнаменование, чем это?

Ах, вот оно что, подумал секретарь Гитлера. Теперь мы окунулись во тьму толкований знаков и символов.

— Я — волк, разве тебе не понятно? — Гитлер снял очки, в которых его видели редко, только круг приближенных, с треском сложил их и запихнул в кожаный планшет. — В этом предзнаменование будущего. Моего будущего, — его загоревшиеся глаза мигнули, — будущего Рейха, конечно, должен был я сказать. Это всего лишь очередной раз говорит о том, что я уже знаю наверняка.

Мартин молча ждал, уставившись на рисунок с сельским домиком — бесталанная и неряшливая мазня.

— Мы намерены раздавить славян и загнать их назад в их крысиные норы, — продолжал Гитлер, — Ленинград, Москва, Сталинград, Курск… названия на карте, — он снял карту, оставляя на ней красные отпечатки пальцев, и презрительно сбросил ее со стола. — Фридрих Великий никогда не думал о поражениях. Никогда о них не думал. У него были преданные генералы, это да. У него были люди, которые подчинялись приказам. Никогда в жизни я не видел такого своевольного неподчинения! Если они недовольны мною, почему бы им просто не приставить пистолет к моему виску?

Мартин ничего не сказал. Щеки Гитлера стали розоветь, а в глазах появились желтизна и влага — плохой признак.

— Я сказал, что мне нужны большие по мощности танки, — продолжал фюрер, — и ты знаешь, что я услышал в ответ? Да, более мощные танки сжигают больше горючего. Но что такое вся Россия, как не огромный бассейн бензина? Однако мои офицеры в ужасе пятятся от славян и отказываются воевать за жизнь Германии. На что мы можем надеяться в войне со славянами без горючего? Не говоря уже о воздушных налетах, уничтожающих подшипниковые заводы. Ты знаешь, что они говорят на это? Мой фюрер — они всегда говорят «мой фюрер» таким голосом, от которого тошнит, как будто ты съел слишком много сладкого, — нашим зенитным орудиям нужно больше снарядов. Нашим тягачам, которые возят зенитные орудия, нужно больше горючего. Видишь, как работает их ум? — Он опять мигнул, и Мартин увидел, что они снова понимают друг друга, как будто зажегся холодный свет. — О, да. Ты был с нами на совещании в тот полдень, так ведь?

— Да, мой… Да, — ответил он, — вчера в полдень, — он глянул на карманные часы: уже почти час тридцать.