Час волка

Гитлер с отсутствующим видом кивнул. На нем был шитый халат кашмирской шерсти, подарок Муссолини, и кожаные тапочки, и они с Борманом были одни в административном крыле берлинской штаб-квартиры. Он засмотрелся на свою работу — домики, составленные из неуверенных штрихов, пейзажи с неправильной перспективой — и воткнул кисть в чашку с водой, глядя, как расплывается краска.

— В этом — предзнаменование, — сказал он, — в том, что я рисую волка, даже не зная этого. Это означает победу, Мартин. Полное и окончательное уничтожение врагов Рейха. Внутри и вне, — сказал он, многозначительно глянув на секретаря.

— Теперь вы должны узнать, мой фюрер, что никто не может отказать вам в вашей воле.

Гитлер, казалось, не слышал. Он был занят укладыванием красок и кистей в металлический ящик, который хранил запертым в сейфе.

— Каков мой распорядок на сегодня, Мартин?

— В восемь часов встреча за завтраком с полковником Блоком и доктором Гильдебрандом. Потом, с девяти до десяти тридцати, совещание Штаба. Фельдмаршалу Роммелю назначено на час ровно для краткого доклада об укреплении Атлантической стены.

— А-а, — брови Гитлера опять поднялись, — Роммель. Появился наконец-то человек с четкими намерениями. Я простил ему Северную Африку. Теперь все прекрасно.

— Да, герр. Этим вечером в семь сорок мы в сопровождении фельдмаршала отправимся на самолете к победителю Нормандии, — продолжил Борман, — а потом в Роттердам.

— Роттердам, — Гитлер кивнул, укладывая коробку с красками в сейф. — Верю, что работы там идут, как запланировано. Это крайне важно.

— Да, герр. После дня, проведенного в Роттердаме, мы полетим на неделю в Бергоф.

— Бергоф? Ах, да, я забыл. — Гитлер улыбнулся, под глазами у него обозначились темные круги.

Бергоф, поместье Гитлера в Баварских Альпах, выше деревни Берхтесгаден, было единственным истинным его домом с самого лета 1928 года. Это были места с целебным воздухом, несравненными живописными видами и воспоминаниями, легко всплывающими в душе. И, конечно, Хели. Там он познакомился с Хели Рубаль, своей единственной настоящей любовью. Хели, дорогая Хели, с белокурыми волосами и смеющимися глазами. Зачем, дорогая Хели, ты пробила себе пулей сердце? Я любил тебя, Хели, подумал он. Разве этого было мало? В Бергофе его будет ждать Ева, иногда, при каком-то совещании и когда волосы Евы зачесаны назад, Гитлер мог прищурить глаза и увидеть Хели, его потерянную любовь и племянницу двадцати трех лет, такой, как когда она покончила собой в 1931 году.

Голова у него заболела. Он посмотрел на календарь, открытый на месяце марте, среди беспорядка на своем столе.

— Время весны, — дошло до Гитлера.

Где-то за стеной, над затемненным Берлином, послышался вой. Волк! — подумал Гитлер, рот его в изумлении открылся. Нет, нет… Сирена воздушного налета.

Вой нарастал до стона, больше ощущаемый, чем слышимый внутри стен имперской канцелярии. В отдалении слышались звуки разрыва бомбы, ухающий удар, словно бы чудовищный топор ударил по древесному стволу. Потом еще один, еще два, и пятый с шестым почти без интервала.

— Выясните, что там, — приказал Гитлер, на щеках его выступил холодный пот.

Мартин схватил трубку телефона на столе и набрал номер.

Упали еще бомбы, грохот разрушений нарастал и изнурял. Пальцы Гитлера вцепились в край стола. Ему казалось, что бомбы падали к югу, возле аэропорта Темпельхоф. Не настолько близко, чтобы пугаться, но все же…

Удары и грохот отдаленных взрывов прекратились. Теперь остался только волчий вой противовоздушной сирены и других, вторивших ей.

— Бестолковый налет, — сказал Мартин после того, как переговорил с шефом безопасности Берлина, — несколько воронок на летном поле и подожжено несколько домиков. Бомбардировщики удалились.

— Проклятые свиньи! — встал, дрожа, Гитлер. — Всем им гореть в аду! А где же ночные истребители «Люфтваффе», когда они нужны? Ни один не проснулся? — Он шагнул к карте, показывавшей оборонительные сооружения, минные поля и бетонные бункеры на побережье Нормандии. — Благодарю судьбу, что есть Роммель. Черчилль и этот еврей Рузвельт собираются высадиться во Франции, и сделают это рано или поздно. Они получат теплый прием, не так ли?

Мартин согласился, что получат.

— А когда они пошлют свое пушечное мясо, то сами будут сидеть в Лондоне за полированными столами и пить английский чай и есть эти… как у них называются эти бисквиты?

— Рогалики, — сказал Мартин.

— Пить чай и есть рогалики, — продолжал распаляться Гитлер. — Но мы дадим им попробовать на зубок нечто особенное, так ведь, Мартин?

— Да, мой фюрер, — сказал Мартин.

Гитлер фыркнул и перешел к другой карте. Эта карта имела более конкретное значение: она показывала путь славянского вала, угрожавшего перехлестнуть берег России и хлынуть в занятую немцами Польшу и Румынию. Маленькие красные кружочки показывали «котлы», в которые попались немецкие дивизии, медленно таявшие, каждая тысяч по пятнадцати человек.