Час возвращения

— По ее лицу вижу — хорошая. Отдай карточку! — И, увидев, как сын что-то стал писать на обороте, остерегла: — Не продави, хорошее фото. Ты тут с отцом схож. Когда еще поедешь в Венгрию?

— Я спецкор, мама, значит, солдат. Куда направят.

С тех пор балатонский снимок лежал под стеклом на столе матери, на видном месте, которое всегда находилось для него среди стопок учебников, тетрадей, книг. Не раз Сергей заставал ее за разглядыванием снимка, добытого ею из-под стекла. Виновато улыбнувшись, она осторожно убирала фото на прежнее место. Но однажды поставила снимок к стопке книг.

— Разглядываешь, мама? Что я, непохож на себя?

— Всех разглядываю, — сказала она серьезно.

Посерьезнел и сын: в чем интерес матери к фотографии? Что она в ней нашла?

— Погляди, — кивнула она на снимок отца, висевший над столом. — Иштван, говоришь…

Сергей сразу все понял — мать и тут ищет своего меньшого. Сколько пожелтевших фотоснимков тех военных лет, сколько вырезок из газет неделями она носила с собой на уроки и в свободные минуты незаметно выкладывала на стол, разглядывала, убирала и снова доставала. Так являлись и умирали надежды…

— Мама, ведь Иштван — венгр.

— Вот-вот. Но он похож: вылитый Санька. Таких похожих я еще не видела. И на тебя он похож, и на отца. Ну разве ты не видишь? Погляди!

Сергей еще раз вгляделся в балатонский снимок.

— И этот в бараньей шапке похож на меня? Да нет же, нет! — Он не хотел, чтобы мать снова страдала, но в то же время ему было жаль ее, и он уступил: — Да, что-то есть в овале лица, но Венгрия? Он венгр, мама. Ты ослеплена желанием найти Саньку. Я тебя понимаю. Но как можно допустить такую мысль? Даже допустить?

— Ты не допускаешь?

— Нет, — сказал он прямо.

Мать будто не слушала его. Испуганно-радостное выражение бродило по ее лицу. В такие минуты она была далека от всех нынешних забот и мыслей. Но ведь сколько раз обманывалась, лежала убитая «несправедливостью», давала себе обет не быть легкомысленной. И вот опять…

— Не мучай себя, мама. Схожесть… такое хлипкое построение. Тебе ли это не знать?

Она, как всегда, вроде соглашалась с ним, но он видел, что упрямо верила в свое открытие и не боялась новой ослепленности.

— Да, да, Сережа, хлипкое, это верно. На земле нет справедливости! Но тут я чувствую. Болью своей чувствую.

Вот и поговори с ней! И все же после этого разговора мать больше не напоминала ему о своей догадке и карточку убрала со стола, и Сергей каялся, что разрушил ее веру, мир особого ее состояния, когда безнадежное обнадеживает, а несчастье делается счастьем. Пусть лучше уж живет она тем своим миром… миром надежд…

Не веря, он все же невольно возвращался к воспоминаниям о Балатоне, винном заводике дядюшки Фери, пареньке в бараньей шапке по имени Иштван Немешкери.

2

Лицо обдало горячим ветром — июнь в Венгрии был жарким. Все вокруг плавало в зыбком мареве. Ленке он увидел, когда вышел из овального проема люка на трап. Она стояла внизу и, заметив его, помахала рукой.

— Десять лет! — сказала она после того, как они обменялись привычным для друзей «сервус!» и он поцеловал ей руку. — Боже мой, какой ты стал важный! И совсем забыл дорогу к нам.

— А ты… — Он хотел сказать, что она так же молода, неотразима, обаятельна, как и прежде, но, увидев ее какие-то сиреневатые волосы, недоговорил, огорчился искренне: — Где, где твои русые кудри, Ленке?

— Я за него волновалась, писем ждала, а он что во мне заметил? Сиреневые волосы! Во-первых, это мода, во-вторых, тебе приличествовало увидеть в женщине что-то приятное для нее, а не выговаривать ей с первого взгляда.

Ленке, конечно, говорила скорее шутливо, чем серьезно, но то ли оттого, что они еще не могли выбрать прежнего тона, оба смутились и замолчали.

— А я тебя жалела, — прервала она молчание. — Жалела… Правда ли, что у вас на севере жалеть означает нечто большее, чем любовь?

— Что-то в этом роде, — смешался он. — Пожалуй, так говорили раньше девушки, когда еще держали свою любовь в тайне.

— Почему раньше?

— Теперь с первой встречи шпарят про любовь. Слово измельчало.

— Как и чувство?

— Этого не утверждаю…

— Не догадываешься, почему жалела?

— Нет, Ленке.

— Теперь тебе некого больше искать в Венгрии.

— Как так? — не понял он.

— Не успела тебе написать, да и не особенно знала куда. Нашли могилы Эвы и Йожефа Лоци. Старые могилы, с весны сорок пятого. И оказались они совсем в другом селе — Баконьвертешь. Это в Баконьских горах.

— Да, — только и мог произнести Мансуров, почувствовав щемящий холод в сердце, будто в какой-то миг оно остановилось. Минуту постоял, перекинул чемодан из руки в руку и, справившись с волнением, спросил глухо: — Что о них известно? Какие подробности? Почему на Бакони? Как они туда попали?

— Их расстреляли как русских шпионов…

— За меня? — Он похолодел. — Но как же меня немцы оставили? Не нашли?

— Ты разве не знал, что село брали то немцы, то ваши…

— Да, уже после я узнал, что бои не прекращались несколько суток.