Час возвращения

— Женской, что ли?.. Ну ладно, пошли. Угостимся домашним Кекнелю. Где ты его еще попробуешь?

— Голубой стебелек! Моей маме это вино очень нравится.

Одна за другой оставались позади виллы, новенькие, с молоточка, похожие и непохожие друг на друга. Ленка проходила мимо них, не обращая внимания.

— Что мы ищем?

— А ничего. Просто я хочу кого-нибудь встретить, но все будто сквозь землю провалились. А чувствуешь, как пахнет мокрая земля? Хозяева пришли с работы, полили свой виноградник и сейчас ужинают.

— Зайдем сюда, — сказал он, оглядывая виллу, увитую виноградом. — Это и есть Кекнелю?

— Нет, по-моему. Кекнелю где-нибудь позади дома, а это так называемые «цыганские глазки». Специально для пробегающих мальчишек, которые непременно захотят полакомиться. — Она вошла в калитку и скоро вернулась: — Порядок! Хозяева дома. Он из-за Дуная, голубоглазый и белокурый, а она смуглянка из города Печ. Знаю я этих смуглянок. Горячие и ревнивые…

И вот они сидят на открытой веранде с перилами, увитыми «цыганскими глазками», за маленьким столом. Вскоре вошел хозяин, его звали Янош Кукучка, и, поглядывая то на Сергея, то на Ленке, словно хотел что-то сказать им, но стеснялся, поставил на стол глиняный кувшин.

— Сколько же лет сорту винограда Кекнелю? — спросила Ленке.

— Кто знает! — отозвался Янош. — Говорят, тут возделывают виноград две тысячи лет. А какие сорта пришли, откуда, не знаю.

— А это Кекнелю?

— Нет, это Сюркебарат…

«Серый монах», — понял Мансуров.

— Кекнелю будет, — успокоил Янош и чему-то про себя улыбнулся. Вошла его жена, действительно смуглянка, потупив взор, поставила на стол тарелки с фруктовыми колбасками. Янош присел к столу, разлил по стаканам вино, светлое, со свежим, каким-то прохладным запахом. — Это подается к жаркому, если подождете…

— Спасибо! Мы только что обедали, — сказала Ленке. — На Тихани.

— Ну, тогда ваше здоровье, — сказал хозяин.

Он отпил, поставил стакан.

— А я вас помню, — сказал он. Полусмущенная, полутаинственная улыбка растянула его добрые губы.

Ленке удивленно переспросила:

— Помните нас? Сергей, он нас знает… Чудно!

Они с волнением стали слушать Яноша. Он говорил неторопливо, хотел, чтобы поняли каждое его слово. Ленке дослушала, посидела немного молча, опустив в растерянности руки, и, повернувшись к Мансурову, спросила:

— Ты все понял? Нет? Тогда переведу. Янош работал у дядюшки Фери. Когда мы были у него, мальчик наливал вино в подвале. Неплотно завернул кран, порядочно вина вылилось. Фери уволил его. Мальчик беспризорничал. Потом учился, живя в детском доме. После армии — в госхозе. Женился.

Янош вновь вступил в разговор:

— Какое вино делал дядюшка Фери! Оно так и звалось: «Кекнелю-Фери».

Но Мансуров не дослушал перевода, понял сам и прервал Яноша:

— Вы знаете Иштвана?

— Иштванку? Как же! Он у нас был старшим. Но с тех пор как меня уволили, дороги наши не сходились.

Ленке стала расспрашивать его об Иштване. Почему оказался в работниках? Кто у него родители? Венгр ли он?

— Иштванка — настоящий венгр. Мать, как он рассказывал, была у него врачом. В Будапешт его привез дед Андраш Немешкери. Полковник. Все они куда-то подевались, но он хорошо знал, кто они были, о каждом рассказывал какие-нибудь подробности.

— А дядюшка Фери?

— Умер. Такой был золотой винодел. Секреты знал.

Солнце зашло за гору, тень сбежала по склону, растворилась в балатонской воде, погасила ее голубизну. И только далекая полоска противоположного берега все еще запоздало золотилась. Вечера на Балатоне прохладны, и Ленке накинула на плечи кофту. Мансуров забыл про вино. Какой жуткий день… Отобрал у него Эву, отнял Иштвана Немешкери, долгую надежду матери.

Они ничего не сказали хозяину о далекой старой женщине, еще раз потерявший своего сына. Выпили Кекнелю. Остуженное вино было действительно великолепно, с тонким незабываемым ароматом. Хозяин похвалился: это почти что «Кекнелю-Фери». Янош отказался взять плату, проводил гостей до машины.

Глядя, как вспыхивали огни по берегу озера, Сергей вслух вспомнил стихи, которые очень любил:

У леса — птичья трель своя,
У сада — мурава своя,
У неба — звездочка своя,
У парня — милая своя.

— Шандор Петефи? Хорошо звучит по-русски!

И луг цветет, и чиж поет,
И девушка, и небосвод
Выходят вчетвером вперед
В свой беззаботный хоровод.

— Молодец, что любишь нашего Шандора!

— Да, люблю.

Увянет цвет, звезда падет,
И птица улетит в отлет.
Но милый с милой круглый год
И всех счастливей в свой черед…

— Ты это о них, молодых хозяевах?

— О всех, кто счастлив. И о них тоже. И о тебе.