Чаша Бланшара

— Боюсь, что вчера ночью я вам навязался. Я никак не собирался так поступать. Сегодня мне пришла в голову мысль, что вы поступили так не добровольно, что вы ошибочно считали себя мне обязанной из-за вашего сына.

Агнесс почувствовала, как кровь отлила от щек, губы показались сухими и ломкими в холодной ночи.

— Что вы имеете в виду под «ошибочно считала обязанной»? — хрипло спросила она.

— Когда я вас обнял, мне показалось, что наши желания совпадают, но потом я подумал, что мог ошибиться. У меня мало опыта в таких делах, но однажды случилось, что я неправильно понял даму. После этого я всегда нервничаю в сердечных делах. Я просто хочу вас уверить, что, как бы вы ни относились ко мне, я бы предпочел, чтобы вы сказали об этом честно. Я ненавижу хитрости в таких делах. На вашем сыне это никак не отразится. Но мне хотелось бы знать, как вы действительно ко мне относитесь.

— Я вас правильно поняла, мистер Уильямс? — резко спросила Агнесс. — Вы полагаете, что я вела себя непорядочно из-за сына и что в вольностях, которые я вам позволила, не было никакой необходимости?

— Порядочность и вольности не имеют к этому никакого отношения, — ответил Томас, краснея под ее испепеляющим взглядом. — Я только хотел сказать, что я вас глубоко уважаю вне зависимости от того, как вы относитесь ко мне. Я не хочу, чтобы наша дружба была чем-то искажена. Я умоляю вас не обманывать меня.

— Тем не менее вы подозреваете, что я приняла ваши ухаживания по другим причинам, совсем не потому, что вы мне нравитесь.

— Я ничего подобного не говорил. Не надо искать оскорбления там, где оно не подразумевалось. Яснее я не могу выразиться.

Но тема, которую он поднял, задевала самые чувствительные струнки в душе Агнесс. Она стояла на заснеженной улице не в состоянии двигаться и не зная, что сказать. Она совсем запуталась. Томас вроде бы подтвердил ее прежнее убеждение, что он верит, будто она привыкла вести себя неприлично, и это заставляло ее лицо гореть от унижения. Она поспешно напомнила себе о своем решении: она будет демонстрировать равнодушие. В голове немного просветлело, и Агнесс подняла подбородок:

— Как я могу не чувствовать себя оскорбленной, если вы составили такое мнение обо мне? Ведь вы сказали, что меня можно купить, проявив доброту к моему сыну.

— Напротив, — сказал Томас на этот раз громче, поскольку терпение его заканчивалось. — Я никогда не имел никаких недостойных джентльмена мыслей относительно вас как до, так и после вчерашней ночи. Чем бы ни было вызвано то, что произошло между нами, изменить это мы не можем, да мне бы и не хотелось ничего менять. Но я вижу, что вы решили думать обо мне плохо, и у меня есть такое же право, как и у вас, чувствовать себя оскорбленным. Всего хорошего, миссис Мидоус. Думаю, мне пора отправляться в «Синий петух».

ГЛАВА 31

В ту ночь Агнесс спала плохо. Бесконечно вспоминая разговор с Томасом, слово за словом, она сожалела, что не догадалась сказать то, это и еще другое, ранить его так же больно, как он ранил ее. На следующее утро небо было нависшим и мрачным, снег быстро таял, превращаясь в противную слякоть.

Ровно без десяти девять Агнесс подошла к дверям мастерской. Томас Уильямс впустил ее. Она заметила, что он снова нацепил шпагу. «Интересно, — подумала она, — он сделал это по указанию Теодора?» Томас приветствовал ее так, будто они были едва знакомы.

— Я был в «Синем петухе», — холодно сказал он. — Хозяин вспомнил, что Филипп находился там в ночь грабежа с какими-то мужчинами. Но что это за мужчины, он не знал. Также он не помнил, когда они ушли. — Агнесс показалось, что глаза у него застывшие, как льдинки, а лицо, раньше дружелюбное и открытое, теперь абсолютно невыразительное, как будто высеченное из мрамора. — А теперь, миссис Мидоус, вас ждет мистер Бланшар, — Томас поклонился и провел ее в маленькую контору в задней части дома.

На короткое мгновение Агнесс показалось, что, возможно, вчера она была излишне сурова и неправильно поняла его неловкое извинение. Но не успела эта мысль возникнуть в ее голове, как она безжалостно отвергла ее. Их ссоры не случилось бы, если бы он так глупо не коснулся такой деликатной темы. И Агнесс решила придерживаться своего раннего решения вести себя холодно и абсолютно пристойно — ей это казалось единственным возможным для нее достойным выходом.

Теодор находился в конторе. Его парик висел на крючке на стене, а бритая голова склонилась над верстаком. Когда Агнесс вошла, он на мгновение поднял голову. На его лице лежала печать глубокой обеспокоенности, губы были сжаты, глаза казались невидящими. Поверхность перед ним была заставлена десятками маленьких подсвечников, а в самой середине Теодор выстроил двадцать башенок из золотых монет, по десять в каждой. Теперь он складывал монеты, колонку за колонкой, в дубовую шкатулку, обшитую железом. От звона металла в животе у Агнесс все сжалось. Она сознавала, что Томас стоит с другой стороны верстака, но не смела взглянуть на него, она не сводила глаз со сверкающей кучки золота.