Чаша Герострата

Солнечный луч проник в храм и озарил лицо Артемиды. И от этого света лицо богини не просияло милосердием, но вспыхнуло гневом.

Герострату показалось, что он явственно услышал голос Величественной:

— Как смеешь ты, смертный, желать присоединиться к бессмертным богам? Как смеешь думать о том, чтобы сравниться с нами?

— Я не хотел прогневить тебя, — прошептал Герострат. — Я не мечтал о телесном бессмертии, дарованном одним лишь богам. Но я желаю, чтобы мое имя сохранилось в веках, как имена зодчих, скульпторов, философов и полководцев!

— Ты желаешь? — прозвучал в голове Герострата насмешливый голос богини. — А что ты сделал для этого?

Герострат хотел было ответить богине, но в этот момент из темного угла святилища выскользнул кудрявый мальчуган. Он подбежал к мужчине и тихим доверительным голосом проговорил:

— Ты ведь Герострат, сын Феопомпа?

— Да, это мое имя.

— Тогда у меня для тебя есть послание.

— От кого, мальчик?

— Это не важно. Если ты действительно хочешь обрести бессмертие, приходи сразу после заката в харчевню возле рыбного рынка. Спроси Филиппа из Микен.

— Кто такой этот Филипп? — спросил Герострат. — Почему я должен к нему идти?

Однако кудрявый мальчик исчез, словно провалился сквозь землю, точнее, сквозь мраморные плиты, которыми был выложен пол храма.

Герострат огляделся.

Незнакомый мальчуган озвучил его мечту, которой он поделился только с богиней. Значит, его послала сама Артемида!

— Слава тебе, Величественная! — проговорил Герострат и низко склонился перед статуей богини.

Виолетта Акулова сидела в своем кабинете и задумчиво разглядывала сережку, найденную на месте преступления.

Нужно добавить, что Акулова не выносила свое имя. Ее покойные родители обожали классическую оперу и дали своей единственной дочери имя в честь героини оперы Верди «Травиата».

Сама Акулова оперу не выносила на дух, они с мужем увлекались только драматическим театром. Так что она считала свое имя совершенно неподходящим для современной женщины, к тому же работающей в правоохранительных органах. Все коллеги знали об этом и называли ее не иначе как Ветой или уважительно — Ветой Даниловной, а самые близкие друзья — Веточкой. Хотя такое легкомысленное имя ей тоже совсем не подходило.

Коллеги уважали Вету Акулову за логический ум и мертвую хватку, соответствующую фамилии.

И вот сейчас она смотрела на сережку и думала.

Надеть эту сережку было невозможно — Акулова даже поставила следственный эксперимент, то есть попыталась вдеть серьгу в собственное ухо. Номер не вышел. То есть дужка была настолько хрупкой, что неминуемо сломалась бы буквально сразу.

А если так — тогда каким образом сережка оказалась на месте преступления?

Напрашивалось единственное разумное объяснение: кто-то ее туда специально подкинул, чтобы направить следствие по ложному следу. По следу Безроговой Дарьи Викторовны. Причем этот кто-то — явно мужчина, потому что любая женщина, посмотрев на эту сережку, догадалась бы, что с ней что-то не то…

Значит, Безрогова не виновата в убийстве соперницы… иначе она не стала бы подбрасывать улику против себя самой.

Сложность только одна: непосредственный начальник Акуловой — мужчина и ему трудно будет объяснить, что сережка — не улика, а напротив, доказательство невиновности Безроговой.

Значит, нужно какое-то другое, более весомое доказательство.

В мысли Акуловой вторгся посторонний шум, который мешал ей сосредоточиться.

Шум доносился из коридора.

Акулова встала из-за стола и выглянула из кабинета.