Чаша и Крест

Странно выглядела эта сцена в залитом солнцем зале — все невольно расступились, и на свободном пространстве остались двое. Лоциус на светлой половине паркета, его белые волосы ослепительно сверкали на солнце, и взгляд казался абсолютно прозрачным. Но несмотря на то, что лучи полностью освещали его фигуру, тень за плечом угадывалась еще сильнее. Гвендор стоял в тени, он уже успел взять себя в руки после крика Рандалин и выглядел только чуть более собранным, но таким же замкнутым и мрачным, как обычно. Шрамы выделялись так резко, что на его лице почти ничего нельзя было найти от прежнего Ланграля. Рандалин невольно заколебалась — и тут он посмотрел в ее сторону, и легкая улыбка тронула его здоровую сторону лица.

— Не бойтесь, Вьеви, — сказал он одними губами.

— Как вы мне надоели оба, — искренне сказал Лоциус. — Единственные люди на этой земле, которые постоянно мешают моим планам — это вы. Неудивительно, что вы сошлись друг с другом, ведь у вас столько общего. Но сейчас я избавлюсь от обоих одновременно.

Он поднял руки с растопыренными пальцами.

"Он сильнее, он намного сильнее", — неожиданно поняла Рандалин. "Вернее, не совсем он, а эта тень за его плечами. Он действительно может уничтожить любого из нас, только приподняв бровь. Он может взмахнуть руками, и весь этот дом запылает, как огромный костер".

Но вместе с тем в нем было что-то странное — он существовал словно отдельно от своей тени. Тень как будто прилепилась к нему, заглядывая в мир через его плечо, но он до конца не мог ею управлять. Он черпал в ней силу, но не мог ей приказывать.

По выражению лица Гвендора она видела, что он тоже понимает силу Лоциуса, но что он может ей противопоставить? Он ничего не мог сделать. Он готовился просто умереть первым, защищая свою женщину и своих воинов.

Внезапно Рандалин вытянула вперед руку с браслетом. Она громко произнесла всего несколько слов — это было одно из самых простых заклинаний, даже не орденское, а простое заклятие, отгонящее демонов. Люди в Валлене нередко пользовались им, не задумываясь о смысле, просто отвращая от себя все злое.

Лоциус презрительно скривил губы, но неожиданно черты его лица словно поплыли. Тень за его плечом закачалась и ненадолго отпрянула, и в этот момент Гвендор сделал выпад, развернувшись, словно пружина. Острие шпаги вонзилось точно в сердце бывшего командора Круахана и любимого советника двух первых министров. Лоциус схватился за клинок обеими руками, оставляя на ладонях красные полосы и упал у ног Гвендора, странно скрючившись.

— Вы все точно угадали, Рандалин, — пробормотал Гвендор, выпуская из рук эфес шпаги. — Благодарю вас.

— Можно, я еще добавлю для верности? — Жерар растолкал толпу, выдвигаясь на первый план. — Тогда получится очень красиво — два великих человека повергли воплощенное зло. Второй великий человек, разумеется, я, — прибавил он поспешно. — Где там шляется этот Торстейн? Пусть подробно изложит эту величественную сцену в своих хрониках.

Рандалин откинулась назад, снова прислонившись к стене. Возбужденно-радостные лица ее воинов, растерянные физиономии оттесненных к окнам гвардейцев, суровые и уверенные взгляды крестоносцев, которых становилось вокруг все больше — видимо, подплыл еще один корабль — все вдруг завертелось у нее перед глазами, превращаясь в одну слитную полосу. На этом пестром фоне она успела заметить оказавшиеся совсем близко темные глаза, полные тревоги. Она теперь отчетливо помнила, что это были те самые глаза, которые она впервые увидела у камина в маленьком домике Хейми. Все эти десять лет только они и оставались в ее душе. Почему ей понадобилось столько времени, чтобы это понять? Такая глупость совсем недостойна великого магистра.

— Рандалин! Что с вами? Вы ранены?

Она вяло махнула рукой, словно желая стряхнуть нагревшийся браслет. И соскользнула вдоль стены, падая на руки Гвендора.

Он подхватил ее и понес, вниз по уже начинающей гореть лестнице, по саду, где гвардейцы постепенно протягивали шпаги, сдаваясь, по наспех наведенным мосткам к стоящим наготове шлюпкам. Он нес ее на свой флагманский корабль — на данный момент единственное место в мире, которое он считал самым надежным и мог назвать своим домом.

Рандалин пришла в себя по-настоящему только в каюте. Она лежала на узкой койке, в окне высоко над потолком виднелся кусочек ослепительного неба. Прямо над ней снова было лицо, перечеркнутое шрамами и искаженное отчаянием. Он гладил ее волосы, отводя их со лба, прижимался губами к ее щекам и глазам, и не переставая твердил:

— Рандалин, очнитесь же! Вам плохо? Скажите хоть-нибудь, Рандалин! Женевьева!

Это имя окончательно вернуло ее к действительности, и она почувствовала, как изнутри поднимается волна холодной ярости.

— Вьеви… Женевьева… Все хорошо, я здесь, я с вами… Вы видите меня?

Он тормошил ее за плечи, прижимал к себе, потом опять брал в ладони ее лицо и принимался целовать, словно надеясь вдохнуть в нее жизнь. И когда он в очередной раз склонился над ней, она уперлась обеими руками в его грудь и толкнула, вложив в это все силы.