Чаша и Крест

— Я расскажу. Но только если вы все перестанете ко мне обращаться так официально. Вы же сами сказали, — Женевьева обернулась к Люку, ища поддержки, — будто нас теперь многое связывает. — Они как раз проезжали узкий деревянный мост, поэтому лошади невольно замедлили бег. — И у нас еще столько предстоит впереди. По крайней мере, до Валлены… никто не знает, что будет потом, я хотела бы, чтобы вы считали меня… своим другом.

— Я буду только счастлив, — наклонил голову Люк, и даже в сумерках были хорошо заметны озорные искорки в его глазах. — А уж как Берси обрадуется, трудно передать словами. Смотрите только, чтобы он не попытался злопотреблять священными узами дружбы.

— Я тебе шею сверну, — ласково пообещал Берси, но так как их разделяла лощадь Женевьевы, то эти слова так и остались простой угрозой.

— А вы? — Женевьева повернула голову к Лангралю.

Тот пожал плечами со своим обычным равнодушным спокойствием.

— Если это вам доставит удовольствие, пожалуйста. Но я бы на вашем месте подумал о более насущной задаче, которая стоит перед всеми нами.

— Какой задаче?

— Остаться в живых.

— Что мне в вас особенно нравится, Бенджамен, это несокрушимый оптимизм, — пробормотал Берси.

— Ланграль страшный человек, — заметил Люк, заговорщицки наклонившись к Женевьеве. — Я, конечно, его нежно люблю, но иногда он меня просто пугает.

Женевьева закусила губу и выпрямилась в седле. Они вырвались на открытое место и одновременно пришпорили коней. Над дорогой медленно вставала розово-желтая луна, освещая редкие рощи, пригибающуюся под ночным ветром траву и четверых всадников, несущихся во весь опор. Впереди была ночная скачка, когда ничего не видишь перед собой, кроме ушей коня и темной полосы дороги. И Женевьева была счастлива, что все сосредоточились на скачке, и никто не видит ее лица, по которому катятся слезы.

Впрочем, может, они были от встречного ветра?

Часть пятая

Круахан. 2035 год

В том году лето в Круахане наступило неожиданно, хотя обычно оно никогда не торопилось, неохотно меняя мрачно-серый цвет дождливого неба на относительно синий. Но в этот раз жара нагрянула внезапно и выбила жителей города из привычной колеи. Все они забыли повседневные дела и отправились бродить по берегам единственной в округе речки Круаху, название которой в народе сокращали до Кру, что вполне соотвествовало ее незначительным размерам. Но сейчас все были рады наличию хотя бы такой воды, устраивали купания и пикники на полянах, кто побогаче — катались на колясках, одним словом — предавались блаженному безделью, оправдывая это редкой погодой, которая неизвестно, повторится ли еще в их жизни.

Мы тоже перебрались в загородный орденский дом, который купили совсем недавно и даже не успели там основательно обжиться. Хотя какие могут быть потребности у орденских воинов? Мы с Гвендором только жалели, что не перевезли из городской резиденции все нужные книги и поэтому каждый вечер натыкались на укоризненные взгляды курьеров, которых в очередной раз приходилось отправлять за городскую стену.

Именно так я и представлял себе абсолютно безмятежную и налаженную жизнь, а так как уже давно я не надеялся, что когда-либо смогу ею наслаждаться, тем более неожиданной и ценной она мне казалась. Утро мы начинали с прогулки верхом или тренировались на шпагах, потом до обеда Гвендор как всегда закрывался в своей маленькой лаборатории — она, конечно, не могла сравниться с его былой гордостью в Ташире, но зато она была абсолютно неприкосновенной — а я садился за рукописи. Единственное, что могло нарушить эту идиллию — редкие гонцы из канцелярии первого министра и еще более редкие гости из придворного мира. Даже политические и светские сплетни доносились до нас как-то приглушенно, словно все предпочли летние развлечения традиционным для Круахана интригам.

Правда, меня беспокоило, что каждое утро я просыпался с ощущением легкой тревоги. Она быстро развеивалась под лучами яркого солнца, но на следующее утро появлялась снова, как предрассветный холодок. И наконец я понял, в чем ее причина — я опасался, что подобная счастливая и спокойная жизнь продлится совсем недолго.

В тот день, когда она безвозвратно закончилась, мы сидели на открытой террасе, примыкающей к главному зданию орденского дома. Предполагалось, что высшее руководство круаханского командорства, каковым мы все считались к тому моменту, напряженно работает и мыслит. Но на самом деле этим занимался только Гвендор, а остальные бездельничали — кто скрытно, вроде меня, делая вид, что думает над рукописью, а кто не стесняясь, вроде Жерара и Бэрда. Несколько раз они пытались затевать фехтовальный поединок, который быстро сходил на нет из-за полного отсутствия какого-либо темперамента у сражающихся.