Чаша отравы

— Вполне возможно. Вряд ли это дожившее до наших дней отделение той нацистской партии. Как вариант, элитный клуб любителей фашизма. А может, просто устроили тематическую костюмированную вечеринку ко дню рождения кумира. Нет, у нас есть, конечно, реконструкторы, воспроизводящие, играющие обе стороны войны — Красную Армию и вермахт. Но там именно реконструкция боя, где не выделяется, не выпячивается эта... обрядовая сторона. А здесь — буквально поклонение, и так, как они это делают, прямо-таки смакуют, могут только убежденные фашисты... Ужас на самом деле... Вот она, наша элита паскудная, во всей своей красе. Вот кто нами правит. Выродки.

— Выложим сегодня, когда домой приедем?

— Да ну... Лучше не надо. Найдут и раздавят, как букашку, а может, вообще прикончат. Для них жизнь таких, как мы с тобой, не стоит и гроша, даже не посмотрят, что ребенок после больницы...

— Всё равно. Наши предки воевали, убивали их. И сами умирали — и в нашем роду, по твоей линии, двое погибли — в Сталинградской битве, в бою с оккупантами на Витебщине. А мы чем хуже?

— Да не могу я, пойми...

— Почему?

— Я не только за себя отвечаю, но и за тебя. Ты и так... слаб еще после лечения.

— Хорошо, понял... Пап, обещай мне тогда.

— Что, Дим?

— Сделай всё же это... ну, когда похоронишь меня.

Машина дернулась.

— Ты что? Ты будешь жить, сынок. Не думай об этом, не надо!

— Не надо меня обманывать. И себя тоже не надо. Всё уже ясно.

Отец лишь промолчал в ответ.

— Обещаешь? Это... моя просьба, завещание, можно сказать, — упрямо проговорил сын. — Не должно такого быть. Не должно, и всё. Мы в долгу перед теми, кто погиб за нас. И мы не должны спокойно жить и делать вид, что ничего не происходит, пока тут славят Гитлера... Одно дело — какие-то бомжи-нацики в лесу собираются, и совсем другое — вот эти, богатые. Жулики и воры, а, оказывается, еще и фашисты. Ну, так как? Даешь слово?

— Хорошо. Даю, — подумав, сказал Геннадий. — Но рассчитываю, что не придется... Ты сам борись, не сдавайся. До последнего, пожалуйста. Ведь кроме тебя, у меня больше нет никого...

Мытищи, 1 мая 2019 года

Рахим Эргашев, двадцатисемилетний гастарбайтер из Таджикистана, ехал на велосипеде по отдаленному северному району подмосковных Мытищ — там, где новая городская застройка хаотично перемежалась с частным сектором.

Сегодня именно ему выпало съездить в магазин и закупить продукты для тех, вместе с кем он жил и трудился, — таких же временных трудовых мигрантов из республик Средней Азии. Буханки хлеба, емкости с молоком, овощи, пакетики с кетчупом, упаковки лапши быстрого приготовления, пряники, чай и сахар Рахим привычно сложил в рюкзак и надел его на себя. То, что туда не поместилось, он распределил по пакетам и поставил их в багажную корзину. Наконец, он сел и вырулил на дорожку.

Рабочее общежитие, которое представляло собой фактически поставленные в два яруса бытовки, размещалось на территории стройки, в полутора километрах от обжитого сектора, где уже были магазины и вся необходимая инфраструктура. Какие-то дома в новом квартале были заселены, какие-то готовили к приемке, а еще четыре последних «коробки» только достраивались. Тут же, в этой местности, располагались частные дачи.

С зарплатой было плохо. Ее задерживали, недоплачивали, ссылаясь на непредвиденные расходы и нехватку выручки. А деньги нужны были позарез. Они требовались жене Рахима и четырем детям, они требовались деду Шарифу, в далеком Нуреке тяжело умирающему от диабета и уже лишившемуся ног. Что-то пыталась заработать мать — медсестра-сиделка, ухаживавшая на дому за более-менее обеспеченными москвичами. Хорошо, хоть рядом, иногда даже виделись. Отец его, Рашид, погиб, разбившись на стройке в Петербурге в середине двухтысячных.

Стемнело. Вечер, уже поздний, под полночь, был ясным, сухим, но прохладным. Здесь пока еще не было централизованного уличного освещения, однако дорогу Рахим знал отлично и ехал уверенно. К тому же у него был на лбу светодиодный фонарик.

Впереди он увидел одинокого пешехода — высокого плечистого мужчину с борсеткой в правой руке. Шел он не слишком твердо. Явно выпил, подумал Рахим. Сегодня у русских «праздник весны и труда». Впрочем, как и в Таджикистане, под таким же названием. Правда, его дед Шариф, заслуженный строитель республики еще с советских времен, когда-то говорил, что это на самом деле день какой-то «солидарности», но молодой рабочий уже не помнил, кого и с кем.

Рахим притормозил и поехал на минимальной скорости, синхронно с пешеходом, на расстоянии десяти-пятнадцати метров сзади. Вокруг по-прежнему не было никого.

Пешеход, слегка пошатываясь, продолжал двигаться дальше. И вдруг наткнулся на какую-то неровность почвы, потерял равновесие и растянулся на земле. Мужчина вяло выругался матом и через несколько секунд попытался встать, но ни с первой, ни даже со второй попытки этого ему сделать не удалось. Борсетка отлетела на метр в сторону.

И тут Рахим, повинуясь какому-то секундному импульсу, рванул велосипед, ловко, почти не тормозя, подобрал с земли сумку и растворился во тьме.

Мытищи, 1 мая 2019 года