Чаша страдания

— Менгеле с гордостью пишет, что сам лично отправил в газовые камеры около сорока тысяч заключенных, на большинстве из них он ставил опыты.

Эта цифра поразила Зику:

— Боже мой! Этот изверг рода человеческого сам замучил и отправил в газовые камеры около сорока тысяч человек!

Когда Зика узнал это, то потерял остатки покоя. Он не мог больше видеть Менгеле без дрожи ненависти и старался избегать его. Он страдал так сильно, что ему пришла в голову мысль об убийстве Менгеле. Зика знал, что ярости и сил на это убийство у него хватит, но понимал, что его самого или тут же убьют, или замучают до смерти. Он понимал, что своей гибелью он нарушит обещание Лене найти ее и жениться. А кроме того, Зика понимал, что не сможет осуществить задуманного — пересказать когда-нибудь собранные им сведения о жертвах в лагерях. И все равно это становилось его навязчивой идеей, он лишь обдумывал, когда и как это сделать.

Но так случилось, что вскоре его перевели на другую работу, в «зондеркоммандо» — извлекать трупы отравленных в газовых камерах, перетаскивать их в печи крематория, а потом выгребать пепел и хоронить его в ямах. Этих людей называли еще «тотенкоммандо» (команда смерти)[23].

* * *

После каждого массового отравления в газовой камере открывали двери и включали мощные вентиляторы, проветривая помещение от газа. Тогда приступали к работе заключенные «зондеркоммандо». Им открывалось жуткое зрелище — сотни вертикально стоящих посиневших, но еще теплых мертвецов. Глаза и рты у всех были открыты в последнем крике. Многие тела, особенно детские, были скорчены в предсмертных судорогах. От тел исходил жуткий запах — смесь пота, мочи и кала, выделившихся при отравлении. Стоило тронуть одного, как штабелями валились все. «Зондеркоммандо» выносили трупы и закладывали в печи крематория. Немцы туда не входили, и делать эту невероятную работу можно было только из страха быть самому убитым вместе с этими жертвами.

Зика Глик закрывал глаза, хватал обвисшее страшное тело, взваливал себе на плечо и бегом нес в крематорий. Чего он не мог заставить себя делать, так это выносить трупы детей: каждый раз, когда он видел убитого ребенка, он вспоминал своих двух сыновей. А чтобы охранники не ругали и не били его за это, он взваливал себе на плечи по два трупа взрослых. Пока он их нес, в рот каждому трупу заглядывали, и если там были золотые или металлические коронки, их выламывали щипцами и складывали в коробки. В крематории трупы сваливали на пол, и другие «зондеркоммандо» тесно забивали ими печи. А Зика должен был бежать обратно за следующими трупами. Иногда ему приходилось их сжигать, потом выгребать золу и закапывать в вырытые неподалеку ямы. Третья команда рыла и засыпала ямы, сравнивая их с землей. В это время первая команда омывала сильной струей воды из душевых кранов и брандспойтов пол и стены газовой камеры. А потом опять загоняли туда следующую группу жертв. И так — двенадцать часов в день под строгим надзором гестаповцев. Замешкаешься, упадешь от бессилия или ужаса — тебя сразу загонят в камеру со следующей группой.

От перегрузки некоторые печи крематориев ломались, тогда приходилось сваливать тела в вырытые ямы, обливать бензином и поджигать. Но это не приводило к полному сгоранию, в золе оставались части черепов и костей. Их доставали из ям и перемалывали, чтобы не оставалось следов.

Лагерь переполнялся узниками, летом 1944 года в Освенцим стало поступать много венгерских евреев.

19. Возвращение Бергов в Москву

Находясь в эвакуации, Мария Берг все время рвалась домой, в Москву, надеялась, что там она скорее узнает хоть что-нибудь о Павле. Но для въезда в Москву нужно было разрешение. Помог ей комиссар Басаргин, в 1944 году он получил для нее нужные бумаги. Она еще раз убедилась, что в тяжелые годы войны люди стали дружелюбнее, лучше и добрее по отношению друг к другу.

В последний раз Лиля читала стихи раненым, в последний раз Мария прощалась с госпитальными служащими, и в последний раз тетя Шура дала Лиле в дорогу конфеты-подушечки. Обратный путь на поезде был очень трудным, вагоны были забиты, поезд стоял на станциях всего две-три минуты, толпы людей метались, чтобы попасть в вагон и затащить вещи. После множества проверок документов в пути Мария с Лилей вернулись в Москву и наконец вошли в свою комнату на Спиридоньевке. Открыв дверь, Мария ахнула: очевидно, кто-то там жил, оставил грязь и беспорядок, и пропало много вещей. Ходить по соседям, расспрашивать и разыскивать вещи она не хотела: помнила их враждебное отношение. Они с Лилей просто стали убирать, что могли, и выносить мусор. Особенно жалко Марии было швейную машинку «Зингер»: Лиле было уже двенадцать лет, она сильно выросла, и Мария собиралась перешивать на нее многие вещи с себя.

На другой день их ждала неожиданная радость — пришла их добрая Нюша.