— Тогда я убью Крития! — закричал Аполлодор. — Я спрячу под плащ кинжал и зарежу его. Сегодня же! — он забегал по комнате, словно искал кинжал. — Я ворвусь к нему и убью.
— Успокойся, Аполлодор, — попросил Сократ, взял Аполлодора за руку и усадил рядом с собой. — Критий заслужил того, чтобы быть казнённым. Но не тобой и не из-за Сократа, Аполлодор. Кто совершил преступление, тот должен быть судим по закону. И не одним тобой или мной. Судить по закону — право народа, потому что закон — это его разумная воля. Ты же вознамерился судить Крития один и по чувству, которое в тебе горит. Чувство, когда оно жаждет чьей-либо смерти, должно быть погашено разумом. А разум черпает свои доводы во всеобщности: только все знают всё. Один же я знаю лишь то, что я ничего не знаю. И потому не могу ни судить, ни казнить.
Симон допил кикеон и пальцем собрал его остатки со стенок чаши. Затем ополоснул чашу в воде и поставил её на стол, опрокинув кверху донышком. Это означало, что вечно голодный Симон сыт и не просит больше угощений.
— Но и умереть тебе, Сократ, нельзя, — сказал он. — Твоя смерть будет радостью для врагов и несчастьем для нас. Неужели ты хочешь порадовать врагов и сделать несчастными нас? Поступают ли так благоразумные люди? Не разумнее ли радовать друзей и огорчать врагов? Какой из этих двух поступков лучше, Сократ?
— Из поступков лучше тот, конечно, который радует друзей и огорчает врагов, — ответил Сократ.
— Но ты сам подставляешь голову под меч, Сократ, — сказал Аполлодор. — Ты можешь избежать смерти, но не хочешь этого делать.
— Истина, однако, в другом, — возразил Сократ. — Истина в том, Аполлодор, что никто из смертных не может избежать смерти. Есть, правда, один способ уйти от смерти — стать богом. Но как это сделать, Аполлодор? — засмеялся он.
— Ты шутишь, а между тем речь идёт о простой вещи, учитель, — обиделся Аполлодор. — Тебе надо уйти из Афин — это так легко сделать.
— Давай подумаем, легко ли. И нужно ли? Скажи мне, мой мальчик, положа руку на сердце, что предпочтительнее: знание или незнание, осведомлённость или неведение?
— Знание, — сказал Аполлодор, — осведомлённость.
— Вот и я так считаю: знание и осведомлённость всегда предпочтительнее незнания и неведения. Утверждению этой очевидной истины я отдал всю жизнь. Терпел упрёки, оскорбления, даже побои — случалось и такое, — переносил лишения, голод, бедность, проклятия, одиночество. Ради знания, Аполлодор. И вот теперь я знаю, что смерть, которая уготована мне Критием, — это смерть от цикуты и что меня от неё отделяет несколько дней — может быть, три, может быть, четыре или пять: Критий скор на расправу. От этой смерти, которую я
— Но та, которую ты не знаешь, дальше той, которую ты знаешь. Ты проживёшь дольше, Сократ, — сказал Аполлодор.
— Разве длинная жизнь лучше короткой, Аполлодор? Даже длинная верёвка не всегда лучше короткой, а жизнь — не верёвка.
— Но ты больше узнаешь, больше сделаешь, мы дольше будем с тобой, и ты с нами, Ксантиппа не так скоро станет вдовой, ты увидишь победу народа и позорную смерть Крития.
— Это правда, — согласился Сократ. — И мне этого хотелось бы. Но покупать благо ценою трусливого бегства я не стану. Я так презираю Крития, что не побегу от него. И так люблю вас, что тень моей трусости никогда не омрачит вашу жизнь. И это, кажется, всё, что я хотел вам сказать. И пока я это говорил, демоний, которого я несколько раз вопрошал, бежать мне из Афин или нет, ответил мне: «Не беги, Сократ». До сих пор он не давал мне дурных советов. Надеюсь, что и на этот раз прав мой демоний. Ксантиппа! — позвал он громко. — Любимая жена моя Ксантиппа!
Пришла Ксантиппа, спросила:
— Опять идти к соседу?
— Конечно, — засмеялся Сократ, радуясь догадливости жены. — Пойди к соседу и скажи ему: «Мой любимый муж опять прислал меня за вином». Только слово «любимый» скажи хорошо, нежно, как в юности, если не забыла. Сосед очень удивится и даст нам вина!
Ксантиппа ушла, но вскоре вернулась. Сказала, что не может донести вино одна, — сосед, выслушав её просьбу, так расщедрился, что предложил ей большую амфору. Критобул и Аполлодор вызвались помочь Ксантиппе. Амфора оказалась не только вместительной, но и полной. Друзья остались у Сократа до утра.