Чаша цикуты. Сократ

Утро занялось тихое и ясное: морось унялась ещё ночью. А к утру и облака ленивым стадом ушли на Гимметту и небо прояснилось. Всё было мокрым — крыши домов, деревья, камни на мостовых. И всё сверкало в солнечных лучах там, куда они ложились. Тени же были синими; они хранили туман и утренний холод. Сократ сел под стеною дома, обращённой к востоку, к солнцу. Грелся и любовался праздничным сверканием, щурился, улыбался. Он любил утро — его чистый свет, запах, тишину — его несуетность. В утреннем пробуждении Афин нет спешки, нет испуга. Сначала разгорится до алости восток, затем солнце ляжет на вершины окрестных гор, спустится к мраморным колоннам Парфенона, и они из синих превратятся в золотые; примется ласкать влажные оливковые кудри на склонах Акрополя и Ареопага, ляжет зеркалом на росу Пникса и лишь потом заглянет во дворы, исчертит тенями улицы и спокойно распластается на безлюдных площадях. Чуть позже запахнет дымом и горячим оливковым маслом. А до того земля будет источать бодрящий дух травы, корней, речного ила и тростников. Первым ощущает тепло солнца лицо. Прикосновения лучей нежны, как дыхание матери. Тихо. Не гремят колеса телег по булыжникам, не слышно голосов. Только птицы поют — синички, горлицы, дрозды. Утро — миг гармонии, благодарного и спокойного бытия. Всё в сочетании, в содружестве, во взаимном любовании. Утро дарит надежду и веру. Оно — как короткая весна: пробуждение кажется обновлением, воскрешением. Потом будут крики, перебранки, грохот, шум, суета — растрата сил, тщетная погоня за ускользающей жизнью. А сейчас — миг равновесия, глоток из Кастальского ключа вечности, калокагатия мира: свет, тишина, влага, живая спокойная земля. Продлить это ощущение — и вот достигнуто недостижимое, невозможное, единственно желанное: блаженный и вечный покой бесконечно длящегося сладкого созерцания. Но это только миг.

Над оградой появилась взлохмаченная голова соседа, Фениппа.

   — е болит ли голова, Сократ? — спросил Фенипп, зевая.

   — Не болит, — ответил Сократ. — Вино было хорошее. Спасибо тебе, Фенипп.

   — Говорят, что ты был вчера у Крития. Побывать у Крития и вернуться домой — всё равно что во второй раз родиться, — сказал Фенипп, расчёсывая пальцами волосы. — Так что с днём рождения тебя, Сократ! — засмеялся он. — Значит, так и решим: амфора вина — мой подарок к твоему дню рождения.

Сократ поднялся и подошёл к ограде, за которой стоял Фенипп. Хотел было облокотиться на ограду, но камни были мокрыми и холодными.

   — Про то, что я был у Крития, тебе сказала Ксантиппа? — спросил Сократ.

   — Нет, об этом вчера говорила вся Агора. Народ жалел тебя, — сказал Фенипп. — Говорили, что от Крития тебя поведут в тюрьму. Но тебе, оказывается, здорово повезло, сосед. Пусть тебе и дальше везёт. А вина у меня в этом году много. Хватит на все праздники. И на мои, и на твои.

   — Пусть у тебя их будет больше, — пожелал Фениппу Сократ. — На мне же ты не разоришься.

   — Скоро у нас будет большой общий праздник, — сказал Фенипп. — Говорят, что Фрасибул выступил с войском из Фив. Не говорил ли тебе об этом Критий?

   — Не говорил.

   — Значит, не знает. Все уже знают, а Критий не знает. Но скоро узнает.

   — Узнает, — сказал Сократ.

Лисандр прислал за Сократом рабов с носилками. Сократ не помнил, чтоб он когда-нибудь передвигался по городу на носилках. Хотел отказаться и идти пешком, но Ксантиппа сказала, глядя на роскошные носилки:

   — Лисандр прислал для твоего зада такую шкуру и такие подушки! Он больше уважает твой зад, чем твою дурную голову!

Сократ отправился к Лисандру на носилках. Видевшие сто в то утро кричали ему вслед:

   — Ты стал большим человеком, Сократ!

   — Видно, тебя назначат стратегом!

   — Зачем же ты спустил ноги? Забирайся с ногами!

   — Нет ли в шкуре пелопоннесских блох?

   — Постарайся так же вернуться домой!

Лисандр же, встретив Сократа в пустой комнате, в которой стояли только деревянное, застланное циновкой ложе да жаровня с тлеющими углями, сказал:

   — Критий написал мне, что ты распространяешь по городу дурные слова.

   — Дурных слов не бывает, Лисандр, — ответил Сократ. — Есть дурные дела, для которых мы придумываем слова. Слова, как и тени, не существуют сами по себе. Что ещё написал тебе мой неудавшийся ученик Критий? — спросил Сократ.

   — А, он написал мне много, — махнул рукой Лисандр. — Твой неудавшийся ученик любит писать. Видишь в углу корзину?

Сократ только теперь увидел в дальнем углу плетёную корзину.

   — В этой корзине — десятки посланий твоего ученика. Он любит писать, а я не люблю читать. Возьму корзину с собой в поход и перечту как-нибудь его сочинения на досуге. А ты, говорят, ничего не пишешь? — спросил Лисандр.

   — Ничего.

   — Почему? Не потому ли, что твои истины менее долговечны, чем папирус?

   — Как раз наоборот, — ответил Сократ. — Истины вечны и достойны того, чтобы быть записанными на вечном материале. Для этого не годятся ни папирус, ни пергамент, ни мраморные доски.