Чаша цикуты. Сократ

   — Уходи! — потребовал Перикл. — Ты ослушался меня, и я велю тебя за это наказать. Я велю столкнуть тебя в яму... — Перикл закрыл руками лицо и сидел так какое-то время, чтобы унять гнев. И когда ему это удалось, открыл лицо и спокойно спросил Эвангела, который продолжал стоять перед ним с опущенной головой: — Ты этим угощал Фидия в тюрьме? Вином от Лисикла?

   — Да, господин. Все говорят, что это славное вино. Вот госпожа и велела угостить им несчастного Фидия. Ты помнишь, как оно ему понравилось. Он хвалил вино и нашу прекрасную госпожу.

   — Погоди, — остановил Эвангела Перикл. — Вспомни-ка теперь, как всё это было. С того момента, как Аспазия приказала тебе взять для Фидия вино, принесённое от Лисикла.

Эвангел помолчал, собираясь с мыслями, снова оглянулся на дверь, за которой маячила тень вестового, и сказал, понизив голос почти до шёпота:

   — Я всё понял. Фидий был отравлен в тюрьме, и ты, господин, теперь хочешь выяснить, не мы ли его отравили. Но кто тебе сказал, что он был отравлен вином? Тюремщики могли подсыпать ему яду в обыкновенную воду или в похлёбку. Это так просто.

   — Разумеется, Эвангел. Конечно же, Фидий не был отравлен нами. Это страшная ложь, будто я повинен в смерти Фидия. И тот, кто пустил гулять эту ложь по Афинам, будет изобличён и наказан. Я лишь хочу убедиться, что в наших действиях не было ничего такого, что могло бы стать причиною подозрения. Не доказательства, а подозрения. Ты понял меня?

   — Понял, господин.

   — Тогда рассказывай. Итак, ты начал собирать корзину для Фидия. В какой последовательности ты это делал? Говори, как перед судьями.

   — Хорошо, господин. Как перед судьями, — Эвангел вздохнул и продолжал: — Сначала я положил в корзину лепёшки и всякую прочую снедь: три жареные перепёлки, сыр, зелень...

   — Лепёшки пеклись только для Фидия?

   — Нет, я взял из тех, что были приготовлены для всех. И зелень покупал на Агоре для всех. И сыр, и оливки. Как всегда, и у тех же торговцев. Ты сам завёл такой порядок — всё приносить с рынка. Хотя мы могли бы оставлять для себя часть урожая из наших садов...

   — Тогда всё будет пропадать из-за плохого хранения или тратиться без учёта. А так мы весь наш урожай продаём, а потом покупаем только необходимое и по мере надобности. И учёт ведём только деньгам, а не всякой всячине.

Этот порядок был заведён Периклом ещё в тот год, когда к нему перешли по наследству имения отца. Порядок этот избавлял его от многих хлопот и позволял всегда следить за состоянием своих хозяйственных дел, в основе которых лежало простое правило: не увеличивать своё состояние, чтобы не возбуждать в людях зависть, но и не уменьшать его из-за прихотей или но нерадивости. Поэтому о нём говорят, что он не стяжатель, но и не мот, а человек порядка, чести и долга. Говорят, да не все: Перикл вспомнил о своём старшем сыне Ксантиппе, который где только может обвиняет его, своего отца, в скаредности... Перикл отогнал от себя эту горькую мысль и велел Эвангелу продолжить рассказ.

   — Амфору с наксийским вином, купленным в Пирее у купца, и корзину со снедью несли рабы.

   — Я это видел. Все, кто был в ту ночь в камере Фидия, ели принесённую ему пищу.

   — Да, это так, — согласился Эвангел.

   — И пили наксийское вино. Верно?

   — Верно.

   — А вино от Лисикла? Теперь расскажи об этом вине.

   — Ты думаешь, что Фидий был отравлен вином от Лисикла? — испуганно спросил Эвангел. — Но я сам наливал ему это вино. Я нёс его в кувшине, завернув в овчину, чтобы оно не остыло.

   — И сам наливал в кувшин? Сам подогревал? Сам добавлял в него мёд и травы?

   — Н... н... нет, — стал заикаться Эвангел. — Мёд и травы добавляла в вино Аспазия, — сказал он и прижал ладонь ко рту.

Перикл помолчал, дав Эвангелу время успокоиться, и спросил:

   — Кто ещё, кроме Фидия, пил вино из кувшина?

   — Никто. Кроме того умирающего узника, кружку вина для которого попросил стражник.

   — Узник пил из кружки Фидия?

   — Да, так получилось.

   — И он, конечно, умер.

   — Стражник говорил, что узник умирает, но умер ли?..

   — После узника из той кружки пил Фидий?

   — Да.

   — Где кувшин? Ты оставил его в камере Фидия?

   — Да. Там ещё оставалось вино, Фидий попросил оставить...

   — Ладно, уйди, — велел Эвангелу Перикл. — И не болтай о том, о чём не следует.

Эвангел ушёл, оставив Перикла одного терзаться мыслью о том, могла или не могла Аспазия добавить в приготовленное для Фидия вино смертельный яд. Могла, разумеется. Но зачем? А если бы это вино выпил ещё кто-нибудь? Выпить же его мог кто угодно: Софокл, Сократ, Эвангел, да и сам он, Перикл, не отказался бы от кружки горячего и сладкого вина в ту проклятую холодную ночь. Приказала ли Аспазия Эвангелу никому, кроме Фидия, приготовленное ею вино не давать? Перикл не спросил об этом Эвангела. И не потому, что забыл спросить, а потому, что испугался: а вдруг да был такой приказ Эвангелу от Аспазии...

Впрочем, все эти детали важны лишь для Перикла, а не для клеветников: для них достаточно того, что Перикл за несколько часов до смерти Фидия навестил его в тюрьме.