Чаша цикуты. Сократ

Перикл ждал Софокла, которому хотелось увидеть, как станут разбирать на части Афину Парфенос. Софокл уверял Перикла, что никогда ранее не присутствовал при таком действе. И это было похоже на правду: хотя статую Афины Парфенос и разбирали раз в четыре года перед празднованием Великих Панафиней, чтобы промыть в родниковой воде слоновую кость, страдавшую от высыхания в жарком аттическом климате, и очистить от пыли золотые одежды Афины, зрелище это было малодоступным. Правда, известные афиняне при некоторой настойчивости могли получить разрешение и посетить Парфенон, чтобы заглянуть под покрывало на деревянный остов разобранной Афины Парфенос. При самом же снятии одежд присутствовали только верховный жрец, главный казначей, назначенный Фидием скульптор и несколько служителей храма. Верховный жрец наблюдал затем, чтобы во время разборки не было допущено никакого глумления над статуей и алтарём богини, главный казначей проверял сохранность и достоверность всех ценностей, употреблённых для изготовления статуи, скульптор руководил самой разборкой, последовательностью разделения статуи на части, служители же храма использовались при этом как рабочая сила. После обнажения остова статуи верховный жрец приказывал набросить на этот остов покрывало, главный казначей приступал к тщательному осмотру и взвешиванию драгоценностей — золота, слоновой кости и камней-самоцветов.

Софокл одолел последнюю ступень Пропилеи и, увидев Перикла, приветственно замахал обеими руками.

— Здравствуй, стратег, — сказал Софокл, касаясь рукой Периклова плеча, — прости, если заставил тебя ждать. Немного задержался в Расписной стое[58], поднимаясь сюда. Обратно мы пойдём уже в темноте, а мне хотелось взглянуть на росписи стой, — Софокл хотел прибавить, что в другой раз он вряд ли соберётся подняться к Расписной стое — и досуга мало, и силы уже не те, чтобы взбираться на Акрополь; старость изводит недугами, — но в последний момент передумал, не стал жаловаться на время и болезни, сказал о том, что было важнее: — Росписи Полиглота, Микона и Фидиева брата Панена всё так же прекрасны, как и прежде. Но сегодня я больше вглядывался не в «Битву при Марафоне», не в «Амазономахию», а в «Битву при Иное» Полиглота. Ты знаешь почему: при Иное афиняне сражались против спартанцев. Ненависть афинян к коварным спартанцам сегодня так велика, что кто-то нанёс несколько ударов по лицам спартанцев, изображённых на картине. А сторонники Спарты, кажется, то же самое сделали с изображениями афинских воинов. Но лица афинских воинов уже поправлены каким-то незадачливым художником, его грубые мазки краской ещё не высохли, а под изуродованными спартанцами появились оскорбительные подписи.

   — Я видел, — сказал Перикл, — но ни говорить, ни думать об этом не хочу: портить картину могут только дикари, а дикие чувства возбуждает в людях предстоящая война. Война против варваров — священна. Войны между греческими полисами — мерзость. Тут мы сами отсекаем себе руки, ноги, а когда-нибудь отсечём и голову. На радость всем врагам эллинского мира.

   — Посмотри, кто идёт, — указал в сторону Пропилеи Софокл. — Не Сократ ли это?

   — Судя по тому, как человек подпрыгивает на каменной крошке, этот человек бос. А босым на священный Акрополь может подняться только один человек в Элладе — Сократ, — рассмеялся Перикл. — Да и гиматий у него такого цвета, о каком говорят: ни белый ни чёрный, а пыльный.

   — Да, одеждою он не блещет, — сказал Софокл. — Но голова у него — золотая.

   — И ради этого ему многое прощается, — согласился Перикл. — Но что его сюда привело? Уж не хочет ли он вместе с нами посмотреть на то, как станут раздевать Афину Деву?

Перикл не ошибся: Сократ поднялся на Акрополь именно с этой целью, о чём он, едва подойдя к Периклу и Софоклу, решительно и коротко заявил.

   — Я с вами, — сказал он. — Прикроете меня своими ароматными плащами, когда будем проходить мимо охраны. Однажды вам это уже удалось, когда вы провели меня в Телестерий на элевсинские мистерии[59] в честь Деметры и Коры. Никак не дождусь смерти, чтобы узнать, действительно ли посвящение в элевсинские мистерии облегчает участь души после смерти.

Ни Перикл, ни Софокл не откликнулись на легкомысленную шутку Сократа, хотя обоим хотелось сказать ему, что никогда не следует искушать судьбу глупыми речами — ведь боги не дремлют.

   — Думаю, что на этот раз тебе не придётся лезть под мой гиматий, — сказал Сократу Перикл. — Нам пора. Надеюсь, что главный жрец, казначей, члены Ареопага и пробулы уже там, в храме.