Чаша цикуты. Сократ

   — Фидий должен покинуть Афины до суда, — ответил Перикл и взял Фидия за руку. — Я устрою тебе побег. Смотри, — не дал он Фидию возразить, — вот и Анаксагор живёт без страданий, покинув Афины с моей помощью. А ведь хотел умереть до суда, укрывался с головой чёрным плащом, решив уморить себя голодом... Или ты хочешь сразиться с невежественной толпой? — повысил он голос — Сила невежественной толпы в том, что она непроницаема для доводов рассудка, она слепа и глуха.

   — Да, я хочу сразиться, — горячо произнёс Фидий. — И если боги на моей стороне, они не бросят меня под ноги толпы.

   — Боюсь, что в тебе говорит сейчас не разум, а вино, — с печалью проговорил Перикл. — Наксийское вино прекрасно, но и то, что прислала Аспазия, не напиток бессмертия.

   — Ты не всё знаешь, — заговорил, обращаясь к Фидию, Софокл. — Я тебе почти ровесник и никак не замешан в этом деле, а потому могу сказать без утайки о том, что слышал на площадях. Менон, говорят, не одного тебя обвиняет в хищении золота, но и Перикла... Да, да! — остановил он возмущённого Фидия. — Говорят, ты делился похищенным с Периклом. Враги Перикла подогревают эту клевету. То, что ты изобразил на щите Афины Перикла, всем известно. Теперь же говорят, что ты сделал это по приказу Перикла. А приказать такое мог лишь тот, кто без всякого почтения относится к богам, в том числе и к покровительнице нашей, Афине. Таким человеком мог стать лишь тот, кто доверился безбожнику Анаксагору. Но и это ещё не всё. — Софокл вытер вспотевший лоб. — Говорят также, что ты увлекал в дом Перикла знатных женщин, приходивших осматривать Парфенон...

   — Довольно, — попросил Софокла Перикл. — Стоит ли говорить о том, что болтают на площадях. К тому же Фидию всё это известно. И не это должно убедить его в необходимости побега. Он должен согласиться на побег из презрения к невежеству и лжи, которые правят нашим суетным народом.

   — Перикл, я не узнаю тебя, — сказал Фидий. — Ведь мы оба хотели лучшего; могущества и славы для Афин, богатства и мудрости для афинян. Кажется, ради этого только и жили. Пятнадцать лет афиняне избирают тебя стратегом. Пятнадцать лет народ внимает твоим речам и видит твои дела, которые являют собой примеры мудрости, справедливости, мужества и достоинства. Надеюсь, что и мои творения не худший образец красоты и почтения к богам отечества. Ты некогда сказал: «Афины — школа всей Эллады». И вот в твоих словах об афинском народе нет теперь пи любви, ни уважения. Мы плохо трудились и ничего не дали ему? Или он сам ничего не взял из того, что было добыто и создано нами, не принял и отверг?

   — Мы поговорим об этом в другой раз, — ответил Перикл. — Теперь же — только о твоём побеге. Чтоб тебе не умереть, а афинянам не раскаиваться потом, что осудили на смерть невинного Фидия, ты должен бежать, снасти себя от смерти, а афинян — от вечного позора.

   — Значит, не из презрения к афинянам, а из любви к ним? — усмехнулся Фидий.

   — Можно презирать любя и любить презирая, — вставил слово Софокл. — Когда родители секут пьяного сынка, они спасают его от многих дурных поступков.

   — Да, да, — похлопал Софокла по плечу Фидий. — Эту притчу я помню с детских лет, — засмеялся он.

Эвангел воспользовался тем, что в разговоре наступила пауза, и налил всем вина.

   — За удачный побег, — поднял кружку Софокл. — Не огорчай нас своим отказом и не убивай своей смертью, великий Фидий.

   — Ты торопишься, — не поддержал Софокла Фидий. — Ведь я ещё ничего не сказал.

   — Тогда скажи, — потребовал Перикл. — Выпей вино и скажи.

Фидий осушил кружку, вытер подолом гиматия[23] усы и бороду, кряхтя, встал на ноги — Эвангел помог ему подняться, — направился к нише, повернулся к ней лицом и шумно вздохнул, уловив, должно быть, запах свежего воздуха, проникшего через душник.

   — Если я убегу, — заговорил он, не оборачиваясь, — то обо мне все скажут: убежал вор, святотатец, сводник и трус. Если меня казнят по неправому приговору, то скажут: казнён вор, святотатец и сводник. Но трусом меня не назовут, потому что я готов принять смерть без страха. Что же лучше? Жить, прослыв трусом, или умереть с достоинством?

   — Умереть вором, святотатцем и сводником? — возмутился Перикл. — О каком достоинстве ты говоришь? И что ты сравниваешь? Три смертельные раны с четырьмя лёгкими? И спрашиваешь, что лучше? Тут и глупец найдёт правильный ответ, — он тоже встал, резко шагнул к Фидию. — Конечно, ты стар, — заговорил он после паузы, подавив в себе гнев. — И казнь по суду, возможно, лишь на несколько лет опередит ту, что придёт с годами сама собой. Ты много прожил и смерти не боишься. Но мёртвый ты не сможешь оправдаться. Мёртвый ты не сможешь отомстить доносчикам и клеветникам. К мёртвому прилипает всё, что о нём ни скажут. Стыдно умирать оклеветанным и без боя, в рабской покорности. Зевс, который послал тебе в Олимпии приветственную молнию, отвернётся от тебя теперь, Фидий.

   — Но что скажет Афина Парфенос, если я оскорблю её любимый народ дерзким непослушанием? — тихо возразил Фидий.

   — Спроси её об этом теперь же, — посоветовал Софокл.