Чаща

Я унесла склянки к себе в комнату и принялась лихорадочно разрывать все то, что осталось от кучи платьев, и связывать полосы шелка в крепкую веревку. Когда веревка получилась достаточно длинной — по крайней мере, я на это надеялась, — я спустила ее из окна и посмотрела вниз. Ночь выдалась темная, хоть глаз выколи. Внизу света не было, я не видела, хватает ли веревки до земли. Мне ничего не оставалось, кроме как попытаться проверить на опыте.

Занимаясь мелким рукоделием, я, помимо прочего, сшила из платьев несколько шелковых сумок; в одну такую я уложила стеклянные фиалы, для надежности обернув их в лоскутья, и повесила сумку на плечо. Я старалась не думать о том, что делаю. В горле стоял комок. Я ухватилась за шелковую веревку обеими руками и перелезла через подоконник.

Мне частенько доводилось лазать по старым деревьям; громадные дубы я просто обожала и забиралась на них с легкостью, всего-то-навсего перекинув через сук обрывок истертой веревки. Сейчас все было совсем иначе. Камни башни казались неестественно гладкими, тонюсенькие трещины между ними до краев заполнял известковый раствор, который не растрескался и не раскрошился от времени. Я сбросила башмаки, но даже голые пальцы ног не могли нащупать никакой опоры. Я повисала на шелковой веревке всем своим весом, ладони повлажнели от пота, плечи ныли. Я соскальзывала и ползла, а время от времени просто болталась на веревке, раскачиваясь туда-сюда как тяжелый мешок, и громоздкая сумка с побулькивающими склянками хлопала меня по спине. Я продолжала спускаться — ведь ничего другого мне не оставалось. Вскарабкаться обратно наверх оказалось бы куда труднее. Я начала прикидывать, а не отпустить ли веревку: так я поняла, что силы мои на исходе. Я уже почти убедила себя, что падать — это совсем не страшно, как вдруг моя нога больно ударилась о твердую землю, на полфута погрузившись в мягкий сугроб под стеной башни. Я выкопала из-под снега башмаки и побежала по расчищенной тропе, проложенной Драконом до Ольшанки.

Когда я наконец добралась до города, тамошние сперва в толк не могли взять, что со мною делать. Я ввалилась в таверну — вспотевшая и промерзшая одновременно, со спутанными волосами; растрепавшиеся пряди у самого моего лица от моего дыхания прихватил иней. Никого из знакомых в таверне не оказалось. Мэра я узнала, ну да я с ним за всю свою жизнь и словом не перемолвилась. Наверное, меня просто посчитали бы за сумасшедшую, но там оказался Борис, отец Марты, одной из девушек, рожденных в мой год. Он был на церемонии выбора. Борис-то и сказал:

— Это же Драконова девушка. Дочка Андрея.

Никто из избранных девушек никогда не покидал башни до истечения десяти лет. Да, если вспыхнули сигнальные огни — значит, положение отчаянное, но мне показалось, в первый момент ольшанцы предпочли бы скорее иметь дело с любыми порождениями Чащи, нежели со мной — ведь от меня наверняка проблем не оберешься, а помощница из меня неубедительная.

Я объяснила, что Дракон отбыл в Желтые Топи, и сказала, пусть кто-нибудь отвезет меня в Дверник. Первому они сокрушенно поверили. Довольно быстро я поняла, что исполнять второе никто не собирается, сколько бы я им ни втолковывала про уроки магии.

— Пойдем, ты переночуешь у меня, под присмотром моей жены, — заявил мэр, отворачиваясь. — Данушек, съезди в Дверник, скажи им, что надо держаться, что бы уж там ни произошло. Мы попытаемся найти помощь, пошлем гонца в горы…

— Я не буду ночевать в вашем доме! — заявила я. — А если меня никто не отвезет, я дойду пешком! В любом случае окажусь в Двернике раньше, чем любые другие помощники!

— Ну хватит! — рявкнул мэр. — Послушай, ты, малолетняя дурочка…

Конечно, ольшанцы испугались. Они решили, я сбежала и просто пытаюсь добраться до дома. И ничего не желали слушать, сколько бы я ни молила. Думаю, главным образом потому, что им с самого начала было стыдно отдавать девушку Дракону: они понимали, как это неправильно, но все равно отдавали, потому что выбора-то нету и не настолько оно ужасно, чтобы люди взбунтовались.

Я вдохнула поглубже — и снова воспользовалась своим оружием «ванасталем». Полагаю, Дракон остался бы мною доволен: каждый слог прозвучал четко и остро, как свежезаточенное лезвие. Ольшанцы отпрянули. Магия водоворотом заклубилась вокруг меня, да такая ослепительно-яркая, что рядом с нею померкло даже пламя в очаге. Когда сияние рассеялось, я стояла перед ними — вопиюще величественная, подросшая на несколько дюймов благодаря дворцовым сапожкам на каблуках, разодетая словно королева в трауре: в летнике из черного бархата, отделанном черным кружевом и расшитом мелкими черными жемчужинками. Жемчуг ярко выделялся на фоне моей кожи, которая вот уже полгода не видела солнца: длинные рукава были схвачены золотыми браслетами. А поверх летника красовалась блестящая шубка из золотого и алого шелка с черным меховым воротником, на талии стянутая золотым поясом: вот уж и впрямь роскошь немыслимая! На волосы легла сеточка из золотых нитей и крохотных драгоценных камней.