Чащоба

— Ну, знаешь, — бессильно прокряхтел Ильмар. Он отхлебнул самогона, со стуком отставил стакан и вперился в Лео. Тот с ужасом смотрел в большие и пустые глаза обезумевшего школьного товарища. Постепенно в углу рта у Ильмара появился слюнявый пузырь, он раскрыл рот, будто хватнул воздуха, Лео успел заметить, что зубы у нестарого еще мужика порядком поредели. — Ну и падло же ты! — выпалил Ильмар. — Лучше помру здесь, чем в Сибири! Я покажу стервецам, что есть еще эстонцы, у кого поджилки не трясутся. Знай, Лео, прежде чем они меня укокошат, в яму зароют кучу красных! Ну, дьявол! — Ильмар закашлялся, он щурил глаза, на лице появились глубокие морщины, и по ним ручьем катились слезы.

На жалкого и пьяного школьного товарища было больно смотреть, Лео боялся, что Ильмар скоро сникнет, повалится на стол и заснет, застонет во сне, примется скрипеть зубами, засучит от ломоты ногами по полу, и все-то ему будет нипочем. И вдруг именно сегодня придут с облавой? Что станется с хуторской семьей и с Эрикой, если здесь найдут Ильмара! Что сделать, чтобы спасти их? Может, опрокинуть обессилевшему однокашнику в глотку еще стакан самогона, оттащить в лес, бросить в кустах на кочки — знай свое место, не суйся к честным людям!

Чувство безысходности давило. В то же время он презирал себя за бесчеловечные мысли — гляди, какой чистенький нашелся, готов человека как падаль уволочь в лес, лишь бы с глаз долой.

Лео беспомощно метнул взгляд на Эрику, стоявшую как изваяние у плиты, ее возбужденность и веселье давно улетучились. Возможно, она кляла про себя время, в котором не умещалась ее молодая радость. Едва выбралась из детства, как жизнь запуталась и пошла сплошными узелками.

Ильмар передернул плечами, нагнулся вперед так, будто хотел переместить обжигающий расплавленный свинец из-под груди в другое место, чтобы было не так больно.

Только теперь Лео заметил прислоненный к шкафу автомат Ильмара.

Пустое дело, мысленно усмехнулся Лео, вскакивай, хватай автомат и под дулом отведи друга в поселок и сдай властям.

Потом люди в Медной деревне скажут, что в бою все по-честному, а вот Лео — тварь затаенная, не сказал, что снюхался с красными, свершил-таки иудово дело. Неужто люди еще не набрались ума-разума? Может, хватит предательства? Род человеческий и вовсе сгинет, если не будет милосердия, один указывает пальцем на другого и велит убрать. В злобе и ненависти только и живут. Скоро уже не останется человека, у кого бы душа не была поганой.

По какому праву он смеет вершить суд над Ильмаром? А начнут рыться и копаться, глядишь, какой-нибудь пытливый лучик проникнет в темные закоулки прошлого самого Лео, кто знает, что там высветится!

Значит, прежде всего ему дорога своя шкура.

От возбуждения у Лео зашумело в голове, ему показалось, что люди в тяжелых сапогах притопали к воротам — сейчас разомкнутся в цепь, окружат дом, руки вверх, враги народа! Осиное гнездо следует очистить.

На Эрику и смотреть не хотелось. Куда подевалась ее напористость? Почему она ничего не придумает? И впрямь время обрело новый лик, в старину царила ясность, библия повелевала: грехи родителей да воздадутся детям вашим. Теперь все подрагивало в нетерпении, судьба не соблаговоляла дожидаться следующего поколения. За каждый проступок тут же следовало наказание! Почему они с Эрикой впали в жаркое безумие? Они тоже были нетерпеливы — дети судного дня, — опрометчиво забрались на сеновал виллакуского хутора. На том же хуторе покойник дожидался своего погребения, домашние бродили по двору, тяжесть мыслей о вечности сгибала их, а они с Эрикой улетали на крыльях блаженства в райские кущи и выметали из души земные горести.

Ильмара одолел кашель, он не спеша жевал мясо, ел так медленно, будто последние оставшиеся зубы отказывали. Без конца запивал самогоном. Был уже совсем тепленьким, даже разговаривать не хотел, наверное, скоро свалится под стол комом.

Видимо, Ильмар был на хуторе Клааси частым гостем. Заявляться домой, чтобы согреться, он не смел. Эрнст угодил в ловушку как раз на кухне, когда хлебал суп. Питаться дарами леса? Можно было предположить, что один вид клюквы на болоте вызывал тошноту. Убить лесное животное и развести костер, чтобы зажарить мясо, — полное безумие, это значит позволить взять себя без особого труда на мушку.